*
                         Дом на Босфоре

              Зелёный сад, фонтан и розы;
Над зеркалом воды прохлады полный дом;
              С навеса вьющиеся лозы;
              Стена заветная кругом
(Приют домашних тайн), а в стороне кладбище;
              Ряд кипарисов, минарет –
       Вот очерк твой, восточное жилище!
              Восток! вот милый твой привет!

              О! в этом светлом заточенье,
              Наверно, жизнь как сон легка.
              Понятно лени здесь влеченье,
              Понятна сладость чубука.
Сядь у окна, кури, – дым вьётся, взор ликует,
       Ряды картин мелькают пред тобой,
              Как будто их живописует
       Волшебный перст, лелея отдых твой.

              Здесь – ткань пролива голубая
С живыми, яркими узорами ладей;
Там пирамиды гор; там башня вековая,
       Увечный страж гробов минувших дней;
Подале цепь дворцов; а далее у потока
Толпы народа, блеск одежд, шатры дерев,
И всё озарено алмазным днём востока,
              Как рай очами райских дев.

Но вот за синею громадой Истамбула
Закат то розами, то золотом горит;
       Свой звёздный плащ ночь тихо развернула,
Умолк последний звук молитвы. Море спит.
Ты близок, час утех и чувственности страстной.
              О! сколь пророка благ закон!
Для мысли – светлый мир; для неги – мир прекрасный
              Гарема чистых дев и жён.

              И правоверного приемлет
В ревнивый свой чертог решётчатый гарем.
              На персях счастья там он дремлет,
              Там предвкушает он Эдем.
              Но только тонкий луч востока
       К его очам сквозь полог проскользнёт,
Он, бодрый, вновь спешит благословлять пророка,
Любуясь зрелищем холмов своих и вод.

1836             Василий Иванович Туманский,  1800-1860

*
           Коллежские асессоры

В Кутаисе и подле, в окрестностях,
Где в долинах, над склонами скал,
Ждут развалины храмов грузинских,
Кто бы их поскорей описал…

Где ни гипс, ни лопата, ни светопись
Не являлись работать на спрос;
Где ползут по развалинам щели,
Вырастает песчаный нанос;

Где в глубоком, святом одиночестве
С куполов и замшившихся плит,
Как аскет, убежавший в пустыню,
Век, двенадцатый счетом, глядит;

Где на кладбищах, вовсе неведомых,
В завитушках крутясь, письмена
Ждут, чтоб в них знатоки разобрали
Разных, чуждых людей имена, –

Там и русские буквы читаются!
Молчаливо улёгшись рядком,
Всё коллежские дремлют асессоры
Нерушимым во времени сном.

По соседству с забытой Колхидою,
где так долго стонал Прометей;
Там, где Ноев ковчег с Арарата
Виден изредка в блеске ночей;

Там, где время, явившись наседкою,
Созидая народов семьи,
Отлагало их в недра Кавказа,
Отлагало слои на слои;

Где совсем первобытные эпосы
Под полуденным солнцем взросли, –
Там коллежские наши асессоры
Подходящее место нашли…

Тоже эпос! Поставлен загадкою
На гробницах армянских долин
Этот странный, с прибавкою имени
Не другой, а один только чин!

Говорят, что в указе так значилось:
Кто Кавказ перевалит служить,
Быть тому с той поры дворянином,
Знать, коллежским асессором быть…

И лежат эти прахи безмолвные
Нарождённых указом дворян…
Так же точно их степь приютила,
Как и спящих грузин и армян!

С тем же самым упорным терпением
Их плывучее время крушит,
И чуть-чуть нагревает их летом,
И чуть-чуть по зиме холодит!

Тот же коршун сидит над гробницами,
Равнодушен к тому, кто в них спит!
Чистит клюв, обагрённый добычей,
И за новою зорко следит!

Одинаковы в доле безвременья,
Равноправны, вступивши в покой:
Прометей, и указ, и Колхида,
И коллежский асессор, и Ной…

                                   К.К. Случевский

Коллежский асессор – на государственной службе в царской России гражданский чин 8-го класса, соответствующий майору в армии и дававший дворянство; служба на Кавказе, также и гражданская, давала в первой половине 19-го века преимущества для получения дворянства.

Светопись (устарелое) – фотография.

*
                Ханские жены
                      (Крым)

У старой мечети гробницы стоят, –
Что сёстры родные, столпились;
Тут ханские жёны рядами лежат
И сном непробудным забылись…

И кажется, точно ревнивая мать,
Над ними природа хлопочет, –
Какую-то думу с них хочет согнать,
Прощенья от них себе хочет.

Растит кипарисы – их сон сторожить,
Плющом, что плащом, одевает,
Велит соловьям здесь на родине быть,
Медвяной росой окропляет.

И времени много с тех пор протекло,
Как ханское царство распалось!
И, кажется, всё бы забыться могло,
Всё… если бы всё забывалось!..

Их хитростью брали, их силой влекли,
Их стражам гаремов вручали
И тешить властителей ханской земли,
Ласкать, не любя, заставляли…

И помнят могилы!.. Задумчив их вид…
Великая месть не простится!
Разрушила ханство, остатки крушит
И спящим покойницам снится!

                          К.К. Случевский,  1837-1904

*
       Продавец невольниц

«Войди в шатёр мой, чужестранец,
На африканку посмотри!
Глаза как смоль у ней, румянец –
Агата розового глянец!
Свежее утренней зари!
Шёлк чёрных кудрей пышно вьётся,
Уста как дышащий коралл,
И перлов ряд, лишь улыбнётся,
Каких в Цейлоне не найдется,
Каких нигде ты не видал!

Во всём базаре Истамбула
Невольницы подобной нет!
На шумных торжищах Моссула,
В долинах счастливых Кабула
Не цвёл такой роскошный цвет.
Она стройнее пальмы гибкой,
Она акации нежней,
Как ласточка над влагой зыбкой,
Резвей тибетской серны, шибко
Бегущей по пескам степей!

Она с брегов зелёных Нила:
Пред ней поблекли б розы там,
Когда бы взгляд свой уронила
Или нечаянно склонила
Лицо прелестное к волнам.
А как поёт, а как играет
На лютне – слух обворожит!..
Когда ж в калхалы ударяет,
Тимпан кружит и вверх бросает, –
Как пери в воздухе летит.

Она… но ты проходишь мимо,
Но ты не слушаешь меня!
Она, как скиния Солима,
Как талисман, досель хранима,
Чиста, как луч рассветный дня.
Любовью сердце в ней не билось;
Пятнадцать лет ей без денниц;
Недавно грудь лишь округлилась…
Ни раз слеза не серебрилась
На ткани шёлковых ресниц.

Ни раз… Но ждут уста лобзаний,
Уже задумчивей, томна…
В ночь слышен шёпот воздыханий
И звук прерывистых рыданий,
И вся во сне горит она!..
Купи её!.. Какой любовью
Она все дни твои займёт,
Когда приникнет к изголовью
И ночью под персидской мовью
Тебя в восторге обоймёт!

Как будет ждать в любви урока,
Чтоб поцелуй уста зажгли!..
Прекрасны гурии пророка –
Свежа, пылка и черноока
Младая гурия земли!
Купи её: ты б с златом кисы,
Когда б взглянул, тотчас бы дал!»
– «Я не купец из Икониссы!»
– «Кто ты?» – «Я почитатель Иссы!»
– «Собака! что же ты молчал?»

Окт. 1830  Дмитрий Петрович Ознобишин,   1804-1877

Моссул – древний город на берегу Тигра, с мечетью Наби Юнус, святынею мусульман.

Калхалы – колокольчики.

Скиния Солима – Иерусалимский каменный храм. Солим – Иерусалим.

Мовь – растение семейства мальвовых, являющееся символом нежности и умеряющее страсти.

Иконисса – Иконос, город в Малой Азии, считавшийся священным у христиан.

Исса – тюркская форма имени Иисуса Христа.

*
                          Зороастр

        Почто над холмами Адербиджана
        Светило дня так пламенно горит?
        Не сильный ли противник Аримана
Благовестителем из Урмии летит?

        Так, это он! Тревога воскипела,
        И в Бактре Маг! Огнь вспыхнул до небес:
        Повержен в прах кумир блестящий Бела
               И великан златый Сандес.

Ты, сладостная, где? Где твой кумир, Аная,
К которому любви поклонники текли
И, жертвы тучные в объятиях сжимая,
Нетерпеливо в храм к закланию несли?

Где рощи пальмовой услужливые сени,
Навесы тёмные, цветущие древа?
         Там таинства свершались наслаждений
И слышались любви волшебные слова!

Взрастает кипарис; под мирной тенью древа
                 Лик солнца пламенно горит;
С священного огня блюстительница дева
Не сводит кроткий взор, задумчиво стоит.

1829      Александр Фомич Вельтман,   1800-1870

Адербиджан и Урмия – область и город, соответственно, где родился Зороастр.

Бактра – первый город, где Зороастр основал свой закон.

Бел – главный идол у древних персиян, то же, что Юпитер.

Сандес – персов Геркулес.

Аная – то же, что у греков Венера.

Зороастр при основании первого храма Солнцу насадил в придверии его кипарис. (Примечания А.Ф. Вельтмана)

В моей душе, как в глубях океана,
Несчётность жизней, прожитых в былом:
Я был полип, и грезил я теплом;
Как ящер, крылья ширил средь тумана;

Меня с Ассуром знала Гордиана;
С халдеем звёздам я воспел псалом;
Шёл с Гиксами я в Фивы напролом;
Гнал диких Даков под значки Траяна;

Крест на плече, я шёл в Иерусалим,
Как магу Дьявол мне грозил сквозь дым;
Мар`а  судил мне плаху гильотины;

И с Пушкиным я говорил, как друг;
Но внятны мне звонки трамваев вкруг,
Как много всех, и всё же я – единый!

1915                              Валерий Брюсов

*
                 ТРИ  ПАЛЬМЫ
           (Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый под сенью зелёных листов
От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Ещё не склонялся под кущей зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!»

И только замолкли – в дали голубой,
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонков раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шёл, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твердых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И чёрные очи оттуда сверкали…
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам Фариса вились в беспорядке;
И, с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копьё на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их весёлый раскинулся стан.
Кувшины, звуча, налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро поит их студёный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до утра огнём.

Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне всё дико и пусто кругом –
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит –
Его лишь песок раскалённый заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.

                                  Михаил  Лермонтов

Сергей Есенин, автор сборника стихов «Персидские мотивы» (выложены на первых страницах темы Amal) всегда очень хотел побывать в Персии. Эта идея стала чуть ли не идеей-фикс всей его жизни. Он хотел узнать, что есть такое на земле Персии, что так манит его, увидеть своими глазами эту восточную загадку и потом долго-долго разгадывать ее в своих стихах. Но путь в Персию был закрыт для гражданина тогда еще молодой революционной России (20-е годы) и чтобы не разочаровывать поэта, его друзья, которые в Азербайджане Есенина окружали заботой и вниманием, целых два часа возили по Каспийскому морю и наконец высадили у берегов поселка Мардакян. Увидев женщин в чадре, Сергей Александрович поверил в то, что наконец его мечта сбылась. Его поселили на дачу(ныне Дендрарий) с огромным садом, фонтанами и всяческими восточными изысками миллионера Муртузы Мухтарова, где поэту очень понравилось.
Именно в Мардаканском дендро-парке родились прекрасные стихи, которые впоследствии вошли в книгу 'Персидские мотивы'. Одно из известных стихотворений С.Есенина 'Шагане ты моя, Шагане' долгое время в широких кругах вызывало спор. Наши ближайшие 'соседи', которые претендуют на исконно азербайджанские земли, пытались присвоить себе этот поэтический шедевр, утверждая, что оно посвящено армянской девушке. И вот, наконец, был найден истинный ответ на этот вопрос.
Некая девушка (имени которой история не сохранила до наших времен) каждое утро приносила Есенину и его супруге, Софии Толстой, молоко. Великому поэту захотелось узнать, кто же приходит к ним, встав пораньше, он увидел ее. Девушка сразу же закрыла лицо и убежала. Красота девушки настолько поразила Сергея Александровича, что он решил непременно узнать ее имя. Однако ему ответили, здесь не принято задавать такие вопросы.
Только позже он узнал, девушка родом из села Шаган.

Я думаю, все форумчане поймут Есенина, почему так душа его рвалась на восток. Сколько всего прекрасного и еще неизведаного таит он в себе! Сколько б туда не ездил, а все-равно хочеться вернуться!

*
   ПЛАЧ  ПЛЕНЁННЫХ  ИУДЕЕВ
«На реках вавилонских, тамо
               седохом и плакахом»

Когда, влекомы в плен, мы стали
От стен Сионских далеки!
Мы слёз ручьи не раз мешали
С волнами чуждыя реки.

                         *
В печали, молча, мы грустили
Всё по тебе, святой Сион!
Надежды редко нам светили,
И те надежды были – сон!

                         *
Замолкли вещие органы,
Затих весёлый наш тимпан!
Напрасно нам гласят тираны:
«Воспойте песнь Сионских стран!»

                         *
Сиона песни – глас свободы!
Те песни слава нам дала!
В них тайны мы поём природы
И бога дивные дела!

                         *
Немей, орган наш голосистый,
Как занемел наш в рабстве дух!
Не опозорим песни чистой:
Не её ласкать злодеев слух!..

                         *
Увы! неволи дни суровы
Органам жизни не дают:
Рабы, влачащие оковы,
Высоких песней не поют!..

                          Ф. Глинка,
«Полярная Звезда» на 1823 год;
Фёдор Николаевич Глинка, 1786-1880