Скорей, виночерпий, вина! Чтоб оставила душу тревога,
Чтобы гурия, смехом пьяна, обходилась со мною не строго!

Задохся я гнаться за мушками родинок черных твоих!
Усталые вздохи мои муравьиных сильней ненамного…

Все множится он и вздувается — страстью наполненный вздох:
На гроздь винограда похож… успокоиться дай ради бога!..

Я буду сгорать до рассвета на этом беспутном пиру…
К тебе, в недозволенный дом, сладкоустным и мудрым дорога!

Легко виноградное зернышко: суть виноградника в нем,—
Вот так вдохновила и ты без тебя прозябавших убого!

Нарциссы безглазыми выглядят, если не видят тебя,
И райское древо само, как паук, уползет, кривоного!..

Не пей за столом угнетателей — ядом окажется мед.
Гони этих трутней за дверь — или мертвым паду у порога.

Волшебным служить фонарем я хотел для горящей свечи,
Чтобы окна сказали мои, что моя озарилась берлога!

© перевод А. Адалис

Ухо – это раковина… слух… - быть ему жемчужиной вели!
Череп – чаша разума, а дух – море в чаше, сбитой из земли.
Воздух и огонь в моей груди бурю в море дум произвели!
Катятся моря моих речей, - волны их и близко и вдали.
Вот это – сокровищница тайн, ибо на устах моих печать.

© перевод А. Адалис

Касыда живописцу

О, наш мастер! Так прекрасны образцы его труда,
Что китайским живописцам не достичь их никогда!

Словно кровью соловьиной, вся ладонь обагрена,—
Будто в розу превратилась! Но рука его тверда.

Взял он кистью тростниковой у тюльпана черноту —
Подсурьмить глаза живые чаши светлой, как вода.

Если мастер несравненный начинает рисовать,
Пальцы прочих живописцев каменеют от стыда.

И сердца их разъедает зависть едкая, как желчь,—
Желтой ржавчиной покрылись — это худшая беда!

Есть тетрадь для рпсованья у кумира моего —
Там цветник благоухает, сердце тянется туда.

Соловьиные ресницы он для кисти раздобыл:
Дивно-тонкому узору чтобы не было вреда.

В пиале кипит и блещет небывало алый цвет,
А лазури этой рады были б райские врата!

Желтизна плодов садовых,— если вздумаешь сравнить
С этим золотом цветущим, и бесцветна и седа.

Побледнел и сам Иосиф, знаменитый красотой,
В паланкине скрылся, будто наступили холода.

Эта кисть дает начало Нилу — радостной реке,
Под землей весенним светом разгорается руда.

Деревцам своим велит он самоцветами цвести,—
Их весна, не увядая, будет вечно молода!

Там, где вьющиеся розы все земное оплели,
Где в потоке трав цветущих за грядой бежит гряда,—

Будто собственные пальцы, верен мастеру калам,
Кисть не знает принужденья, дружбой мастера горда.

Строгий циркуль изумляет живописцев наших лет,—
То, что мудрому забава, им — жестокая страда;

Как простой красильщик — палкой, кистью действуют они.
Как подобных самозванцев терпят наши города?

Руки лживым подмастерьям страх колодками сковал,—
Но, когда бежать им надо, ноги быстры хоть куда.

Кисть была для них метлою — путь за ними замела,
Много было нерадивых — все пропали без следа.

Славен мастер хитроумный! Мудрой, любящей руке
Глина серая годится для цветка и для плода.

Снова жизнь в меня вдохнуло лицезренье красоты,—
Жаль, потерянными были все прожитые года!

Сколько в жизни промелькнуло гиацинтовых кудрей,—
Кисть любовника природы приманила их сюда.

Ветви, прыгнув из картины, вслед бегущему бегут,
Так и ловят за одежду,— стала вся она худа.

О приятель-виночерпий! Отрезви меня вином.
Вновь шумит вино волною,— дай забросить невода.

Новый лад опять уловим — вновь напев перемени!..
Не грешно ль молиться краскам? «Нет» скажи мне или «да»!

От пристрастия к искусству обезумел Саидо,
В упоении хотел бы жить до Страшного суда.

© Перевод А. Адалис