У Вас отключён javascript.
В данном режиме, отображение ресурса
браузером не поддерживается

Амальград форум - арабская, персидская, ближневосточная культура

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Ибн Аль-Фарид

Сообщений 1 страница 15 из 15

1

Касыда вина

Прославляя любовь, мы испили вина,
Нам его поднесла молодая Луна.

Мы пьяны им давно. С незапамятных лет
Пьем из кубка Луны заструившийся свет.

И дрожащий огонь разведя синевой,
Месяц ходит меж звезд, как фиал круговой.

О вино, что древнее, чем сам виноград!
Нас зовет его блеск, нас манит аромат!

Только брызги одни может видеть наш глаз,
А напиток сокрыт где-то в сердце у нас.

Уши могут вместить только имя одно,
Но само это имя пьянит, как вино.

Даже взгляд на кувшин, на клеймо и печать
Может тайной живой, как вином, опьянять.

Если б кто-нибудь мертвых вином окропил,
То живыми бы встали они из могил;

А больные, отведавши винной струи,
Позабыли б всю боль, все недуги свои.

И немые о вкусе его говорят,
И доплывший с востока его аромат

Различит даже путник, лишенный чутья,
Занесенный судьбою в иные края.

И уже не заблудится тот никогда,
В чьей ладони фиал, как в потемках звезда.

И глаза у слепого разверзнутся вдруг,
И глухой различит еле льющийся звук,

Если только во тьме перед ним просверкал,
Если тайно блеснул этот полный фиал.

Пусть змеею ужален в пути пилигрим -
До хранилищ вина он дойдет невредим.

И, на лбу бесноватым чертя письмена,
Исцеляют их дух возлияньем вина.

А когда знак вина на знаменах войны, -
Сотни душ - как одна, сотни тысяч пьяны.

О вино, что смягчает неистовый нрав,
Вспышку гнева залив, вспышку зла обуздав!

О вино, что способно весь жизненный путь
Во мгновенье одно, озарив, повернуть -

Влить решимость в умы и величье в сердца,
Вдохновенным и мудрым вдруг сделать глупца!

"В чем природа вина?" - раз спросили меня.
Что же, слушайте все: это свет без огня;

Это взгляд без очей и дыханье без уст;
Полный жизни простор, что таинственно пуст;

То, что было до всех и пребудет всегда;
В нем прозрачность воды, но оно не вода;

Это суть без покрова, что лишь для умов,
Неспособных постичь, надевает покров.

О Создатель всех форм, что, как ветер сквозной,
Сквозь все формы течет, не застыв ни в одной, -

Ты, с кем мой от любви обезумевший дух
Жаждет слиться! Да будет одно вместо двух!

Пращур мой - этот сок, а Адам был потом,
Моя мать - эта гроздь с золотистым листом.

Тело - наш виноградник, а дух в нас - вино,
Породнившее всех, в сотнях тысяч - одно.

Без начала струя, без конца, без потерь, -
Что есть "после", что "до" в бесконечном "теперь"?

Восхваленье само есть награда наград,
И стихи о вине, как вино, нас пьянят.

Кто не пил, пусть глядит, как пьянеет другой,
В предвкушении благ полон вестью благой.

Мне сказали, что пьют только грешники. Нет!
Грешник тот, кто не пьет этот льющийся свет.

И скиталец святой, и безгрешный монах,
Опьянев от него, распростерлись во прах.

Ну, а я охмелел до начала всех дней
И останусь хмельным даже в смерти своей.

Вот вино! Пей его! Если хочешь, смешай
С поцелуем любви, - пусть течет через край!

Пей и пой, не теряя священных минут,
Ведь вино и забота друг друга бегут.

Охмелевший от жизни поймет, что судьба -
Не хозяйка его, а всего лишь раба.

Трезвый вовсе не жил - смысл вселенский протек
Мимо губ у того, кто напиться не мог.

Пусть оплачет себя обнесенный вином -
Он остался без доли на пире земном.

© перевод З. Миркиной

*  *  *

Взывая к Любимому, мы пили Вино, оно
Еще до рождения лоз несло упоенье нам.

Лунам чашей солнечной плыла, виночерпием
Был Месяц, а искры звезд пошли по ее волнам.

Ах, если б не дух Вина, тот двор не найти вовек!
Ах, если б не этот блеск, на что уповать мечтам?

Судьба унесла Вино, остался последний вздох;
оно - в глубине причин, надежно сокрыто там.
Но стоит его назвать прилюдно, сограждане

хмелеют от слов одних, неведом им стыд и срам.

Из самых кувшинных недр оно поднимается,
нам имя оставив, устремляется к небесам.

Но стоит о нем однажды вспомнить, не мешкая
придут к тебе радости, и путь заградят слезам.

Когда люди видят на сосуде печать его,
оно без вино пьянит, куда там любым пирам!

Когда же им спрыснешь прах с могилы усопшего,
к тому возвратится дух и жизнь возвратит телам.

Когда поместят больного в тень виноградника,
все хвори и немощи уходят на зло смертям.

Когда разговор идет о вкусе того Вина,
немой обретает речь, безногий шагает сам.

Когда же с Востока сей аромат разносится,
то нюх возвращается на Западе всем ноздрям.

Когда же вином заветным пальцы окрасятся,
зажжется в руке звезда и ночь озарится вам.

Прозреет слепой, когда во тьме заблестит Вино,
и плеск винный слышен даже глухим ушам.

Когда караван в его страну направляется,
то даже змеиный яд безвреден ее гостям.

Когда ж его имя на челе одержимого
начертят, не одолеть сей надписи всем чертям.

Когда же оно на бранном стяге появится,
хмелеют все воины, что вверились письменам.

Оно укрепляет нрав своих сотрапезников,
и робкие в рвении уже не уступят львам.

Скупые и жадные становятся щедрыми,
и вспыльчивый не дает простора своим страстям.

Процежено через ткань; когда б ее облобызал
цедящий слова болван, он стал бы царем словам.

Меня попросили: "Опиши нам все качества
Вина сокровенного!" Извольте, ответ я дам.

Пречисто, а не вода, лучисто, а не огонь.
летуче без воздуха и - дух вопреки телам.

Рассказ - о нем в вечности - древней всего сущего;
тогда вещь не ведала обличья своим чертам.

Оно наделяет смыслом все сотворение,
премудро сокрытым от невежды, чей путь не прям.

Мой дух воедино слился с ним в упоении,
не так, как случается земным слиться существам.

Вино без лозы, когда Адам прародитель мой;
лоза без Вина, коль матерей предпочтем отцам.

А тонкость бутыли соответствует тонкости
тех истин, что влили для внушения мудрецам.

На две половины разделяется целое:
наш дух уподобь Вину, а плоть уподобь лозам.

Нет "после" после него, как до не бывало "до";
с печати его на всем ведется отсчет годам.

Под бременем времени бродить начал век Вина,
и век наших пращуров настал по его стопам.

Вино одиноко; передать красоту его
едва ли возможно красноречию и стихам.

Ликует незнающий при их поминании.
как в Нуму влюбленный, слыша шум этих звуков: "Нум!"

Сказали "В вине - вина!" Неправда, в ином она;
по мне, так вина на том, кто знаться не стал с Вином.

Привет, монастырский люд! Ты столько раз был им пьян,
хоть в жизни не пил его, а только мечтал о том.

Оно мой кружило дух, пока я не возмужал,
и будет кружить, пока не лягу во прах хребтом.

Вино пей без примеси, а ежели разбавлять,
то блеском Любимого, иное сочту грехом.

Оно - в винной лавке, так пойди и найди его!
Кто пьет, тот поет, так заплати пеньем и стихом!

Ведь вместе не могут быть Вино и уныние,
как музыка и печаль в шатре не живут одном.

Когда ты упьешься им хотя бы всего на час,
предстанет Судьба рабой, а ты - грозным ей истцом.

Известно любому: нету в трезвости радости.
Кто умер не пьяным - пожалеет, глупец, о сем.

Пускай зарыдает он, что зря загубил свой век:
прожив его без вина, он был обделен во всем.

© Перевод М.Родионова

отредактировал Бахман

2

Большая касыда

Глаза поили душу красотой...
О, мирозданья кубок золотой!

И я пьянел от сполоха огней,
От звона чаш и радости друзей.

Чтоб охмелеть, не надо мне вина -
Я напоен сверканьем допьяна.

Любовь моя, я лишь тобою пьян,
Весь мир расплылся, спрятался в туман,

Я сам исчез, и только ты одна
Моим глазам, глядящим внутрь, видна.

Так, полный солнцем кубок при губя,
Себя забыв, я нахожу тебя.

Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты
Земного мира,- исчезаешь ты.

И я взмолился: подари меня
Единым взглядом здесь, при свете дня,

Пока я жив, пока не залила
Сознанье мне сияющая мгла.

О, появись или сквозь зыбкий мрак
Из глубины подай мне тайный знак!

Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ
Моим мольбам раздастся только: "Нет!"

Скажи, как говорила ты другим:
"Мой лик земным глазам неразличим".

Ведь некогда раскрыла ты уста,
Лишь для меня замкнулась немота.

О, если б так Синай затосковал,
В горах бы гулкий прогремел обвал,

И если б было столько слезных рек,
То, верно б, Ноев затонул ковчег!

В моей груди огонь с горы Хорив
Внезапно вспыхнул, сердце озарив.

И если б не неистовство огня,
То слезы затопили бы меня,

А если бы не слез моих поток,
Огонь священный грудь бы мне прожег.

Не испытал Иаков ничего
В сравненье с болью сердца моего,

И все страданья Иова - ручей,
Текущий в море горести моей.

Когда бы стон мой услыхал Аллах,
Наверно б, лик свой он склонил в слезах.

О, каравана добрый проводник,
Услышь вдали затерянного крик!

Вокруг пустыня. Жаждою томим,
Я словно разлучен с собой самим.

Мой рот молчит, душа моя нема,
Но боль горит и говорит сама.

И только духу внятен тот язык -
Тот бессловесный и беззвучный крик.

Земная даль - пустующий чертог,
Куда он вольно изливаться мог.

И мироздание вместить смогло
Все, что во мне сверкало, билось, жгло -

И, истиной наполнившись моей,
Вдруг загорелось сонмами огней.

И тайное мое открылось вдруг,
Собравшись в солнца раскаленный круг.

Как будто кто-то развернул в тиши
Священный свиток - тайнопись души.

Его никто не смог бы прочитать,
Когда б любовь не сорвала печать.

Был запечатан плотью тайный свет,
Но тает плоть - и тайн у духа нет.

Все мирозданье - говорящий дух,
И книга жизни льется миру в слух.

А я... я скрыт в тебе, любовь моя.
Волною света захлебнулся я.

И если б смерть сейчас пришла за мной,
То не нашла б приметы ни одной.

Лишь эта боль, в которой скрыт весь "я",-
Мой бич? Награда страшная моя!

Из блеска, из надмирного огня
На землю вновь не высылай меня.

Мне это тело сделалось чужим,
Я сам желаю разлучиться с ним.

Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь,-
Текущий огнь, горящая любовь!

О, как сказать мне, что такое ты,
Когда сравненья грубы и пусты!

Рокочут речи, как накат валов,
А мне все время не хватает слов.

О, этот вечно пересохший рот,
Которому глотка недостает!

Я жажду жажды, хочет страсти страсть,
И лишь у смерти есть над смертью власть.

Приди же, смерть! Сотри черты лица!
Я - дух, одетый в саван мертвеца.

Я весь исчез, мой затерялся след.
Того, что глаз способен видеть,- нет.

Но сердце мне прожгла внезапно весть
Из недр: "Несуществующее есть!"

Ты жжешься, суть извечная моя,-
Вне смерти, в сердцевине бытия,

Была всегда и вечно будешь впредь.
Лишь оболочка может умереть.

Любовь жива без губ, без рук, без тел,
И дышит дух, хотя бы прах истлел.

Нет, я не жалуюсь на боль мою,
Я только боли этой не таю.

И от кого таиться и зачем?
Перед врагом я буду вечно нем.

Он не увидит ран моих и слез,
А если б видел, новые принес.

О, я могу быть твердым, как стена,
Но здесь, с любимой, твердость не нужна.

В страданье был я терпеливей всех,
Но лишь в одном терпенье - тяжкий грех:

Да не потерпит дух мой ни на миг
Разлуку с тем, чем жив он и велик!

Да ни на миг не разлучится с той,
Что жжет его и лечит красотой.

О, если свой прокладывая путь,
Входя в меня, ты разрываешь грудь,-

Я грудь раскрыл - войди в нее, изволь,-
Моим блаженством станет эта боль.

Отняв весь мир, себя мне даришь ты,
И я не знаю большей доброты.

Тебе покорный, я принять готов
С великой честью всех твоих рабов:

Пускай меня порочит клеветник,
Пускай хула отточит свой язык,

Пусть злобной желчи мне подносят яд -
Они мое тщеславье поразят,

Мою гордыню тайную гоня,
В борьбу со мною вступят за меня.

Я боли рад, я рад такой борьбе,
Ведь ты нужней мне, чем я сам себе.

Тебе ж вовек не повредит хула,-
Ты то, что есть, ты та же, что была.

Я вглядываюсь в ясные черты -
И втянут в пламя вечной красоты.

И лучше мне сгореть в ее огне,
Чем жизнь продлить от жизни в стороне.

Любовь без жертвы, без тоски, без ран?
Когда же был покой влюбленным дан?

Покой? О нет! Блаженства вечный сад,
Сияя, жжет, как раскаленный ад.

Что ад, что рай? О, мучай, презирай,
Низвергни в тьму,- где ты, там будет рай.

Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем? -
Пустыней станет без тебя эдем.

Мой бог - любовь. Любовь к тебе - мой путь.
Как может с сердцем разлучиться грудь?

Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,
Когда меня ведет живая страсть?

Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг
Любовь к другой, я был бы еретик.

Любовь к другой? А не к тебе одной?
Да разве б мог я оставаться мной,

Нарушив клятву неземных основ,
Ту, что давал, еще не зная слов,

В преддверье мира, где покровов нет,
Где к духу дух течет и к свету свет?

И вновь клянусь торжественностью уз,
Твоим любимым ликом я клянусь,

Заставившим померкнуть лунный лик;
Клянусь всем тем, чем этот свет велик,-

Всем совершенством, стройностью твоей,
В которой узел сцепленных лучей,

Собрав весь блеск вселенский, вспыхнул вдруг
И победил непобедимость мук:

"Мне ты нужна! И я живу, любя
Тебя одну, во всем - одну тебя!

Кумирам чужд, от суеты далек,
С души своей одежды я совлек

И в первозданной ясности встаю,
Тебе открывши наготу мою.

Чей взгляд смутит меня и устыдит?
Перед тобой излишен всякий стыд.

Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров
Любых обрядов, и имен, и слов.

И даже если вся моя родня
Начнет позорить и бранить меня,

Что мне с того? Мне родственны лишь те,
Кто благородство видит в наготе.

Мой брат по вере, истинный мой брат
Умен безумьем, бедностью богат.

Любовью полн, людей не судит он,
В его груди живет иной закон,

Не выведенный пальцами писца,
А жаром страсти вписанный в сердца.

Святой закон, перед лицом твоим
Да буду я вовек непогрешим.

И пусть меня отторгнет целый свет! -
Его сужденье - суета сует.

Тебе открыт, тебя лишь слышу я,
И только ты - строжайший мой судья".

И вот в молчанье стали вдруг слышны
Слова из сокровенной глубины.

И сердце мне пронзили боль и дрожь,
Когда, как гром, раздался голос: "Ложь!

Ты лжешь. Твоя открытость неполна.
В тебе живу еще не я одна.

Ты отдал мне себя? Но не всего,
И себялюбье в сердце не мертво.

Вся тяжесть ран и бездна мук твоих -
Такая малость, хоть и много их.

Ты сотни жертв принес передо мной,
Ну, а с меня довольно и одной.

О, если бы с моей твоя судьба
Слились - кясра и точка в букве "ба"!

О, если б, спутав все свои пути,
Ты б затерялся, чтоб меня найти,

Навек и вмиг простясь со всей тщетой,
Вся сложность стала б ясной простотой,

И ты б не бился шумно о порог,
А прямо в дом войти бы тихо смог.

Но ты не входишь, ты стоишь вовне,
Не поселился, не живешь во мне.

И мне в себя войти ты не даешь,
И потому все эти клятвы - ложь.

Как страстен ты, как ты велеречив,
Но ты - все ты. Ты есть еще, ты жив.

Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри
Я ожила взамен тебя,- умри!"

И я, склонясь, тогда ответил ей:
"Нет, я не лжец, молю тебя - убей!"

Убей меня и верь моей мольбе:
Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.

Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка,

Та смерть, что, грань меж нами разруби,
Разрушит "я", чтоб влить меня в тебя.

(Разрушит грань - отдельность двух сердец,
Смерть - это выход в жизнь, а не конец,

Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,

Когда не хочет слить двоих в одно,
В один сосуд - единое вино.)

Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край,-

Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побежден.

Где мертвый жив, а длящий жизнь - мертвец,
Где лишь начало то, что здесь конец,

И где царит над миром только тот,
Кто ежечасно царство раздает.

И перед славой этого царя
Тускнеет солнце, месяц и заря.

Но эта слава всходит в глубине,
Внутри души, и не видна вовне.

Ее свеченье видит внешний взор,
Как нищету, бесчестье и позор.

Я лишь насмешки слышу от людей,
Когда пою им о любви своей.

"Где? Кто? Не притчей, прямо говори!" -
Твердят они. Скажу ль, что ты внутри,

Что ты живешь в родящей солнце тьме,-
Они кричат: "Он не в своем уме!"

И брань растет, летит со всех сторон...
Что ж, я умом безумца наделен:

Разбитый - цел, испепеленный - тверд,
Лечусь болезнью, униженьем горд.

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

3

Не ум, а сердце любит, и ему
Понятно непонятное уму.

А сердце немо. Дышит глубина,
Неизреченной мудрости полна.

И в тайне тайн, в глубинной той ночи
Я слышал приказание: "Молчи!"

Пускай о том, что там, в груди, живет,
Не знают ребра и не знает рот.

Пускай не смеет и не сможет речь
В словесность бессловесное облечь.

Солги глазам и ясность спрячь в туман -
Живую правду сохранит обман.

Прямые речи обратятся в ложь,
И только притчей тайну сбережешь.

И тем, кто просит точных, ясных слов,
Я лишь молчанье предложить готов.

Я сам, любовь в молчанье углубя,
Храню ее от самого себя,

От глаз и мыслей и от рук своих,-
Да не присвоят то, что больше их:

Глаза воспримут образ, имя - слух,
Но только дух обнимет цельный дух!

А если имя знает мой язык,-
А он хранить молчанье не привык,-

Он прокричит, что имя - это ты,
И ты уйдешь в глубины немоты.

И я с тобой. Покуда дух - живой,
Он пленный дух. Не ты моя, я - твой.

Мое стремление тобой владеть
Подобно жажде птицу запереть.

Мои желанья - это западня.
Не я тебя, а ты возьми меня

В свою безмерность, в глубину и высь,
Где ты и я в единое слились,

Где уши видят и внимает глаз...
О, растворения высокий час.

Простор бессмертья, целостная гладь -
То, что нельзя отдать и потерять.

Смерть захлебнулась валом бытия,
И вновь из смерти возрождаюсь я.

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

4

Но я иной. И я, и ты, и он - Все - я.
Я сам в себе не заключен.

Я отдал все. Моих владений нет,
Но я - весь этот целокупный свет.

Разрушил дом и выскользнул из стен,
Чтоб получить вселенную взамен.

В моей груди, внутри меня живет
Вся глубина и весь небесный свод.

Я буду, есмь, я был еще тогда,
Когда звездою не была звезда.

Горел во тьме, в огне являлся вам,
И вслед за мною всех вас вел имам.

Где я ступал, там воздвигался храм,
И кибла киблы находилась там.

И повеленья, данные векам,
Я сам расслышал и писал их сам.

И та, кому в священной тишине
Молился я, сама молилась мне.

О, наконец-то мне постичь дано:
Вещающий и слышащий - одно!

Перед собой склонялся я в мольбе,
Прислушивался молча сам к себе.

Я сам молил, как дух глухонемой,
Чтоб в мой же слух проник бы голос мой;

Чтоб засверкавший глаз мой увидал
Свое сверканье в глубине зеркал.

Да упадет завеса с глаз моих!
Пусть будет плоть прозрачна, голос тих,

Чтоб вечное расслышать и взглянуть
В саму неисчезающую суть,

Священную основу всех сердец,
Где я - творение и я - творец.

Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух
Без образа - творящий образ дух.

От века сущий, он творит, любя,
Глаза и уши, чтоб познать себя.

Я слышу голос, вижу блеск зари
И рвусь к любимой, но она внутри.

И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь,
Весь претворясь в безликую любовь.

В одну любовь. Я все. Я отдаю
Свою отдельность, скорлупу свою.

И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз -
Нет ничего, что восхищало вас.

Я стал сквозным - да светится она
Сквозь мой покров, живая глубина!

Чтоб ей служить, жить для нее одной,
Я отдал все, что было только мной:

Нет "моего". Растаяло, как дым,
Все, что назвал я некогда моим.

И тяжесть жертвы мне легка была:
Дух - не подобье вьючного осла.

Я нищ и наг, но если нищета
Собой гордится - это вновь тщета.

Отдай, не помня, что ты отдаешь,
Забудь себя, иначе подвиг - ложь.

Признанием насытясь дополна,
Увидишь, что мелеет глубина,

И вдруг поймешь среди пустых похвал,
Что, все обретши, душу потерял.

Будь сам наградой высшею своей,
Не требуя награды от людей.

Мудрец молчит. Таинственно нема,
Душа расскажет о себе сама,

А шумных слов пестреющий черед
Тебя от тихой глуби оторвет,

И станет чужд тебе творящий дух.
Да обратится слушающий в слух,

А зрящий - в зренье! Поглощая свет,
Расплавься в нем! - Взирающего нет.

С издельем, мастер, будь неразделим,
Сказавший слово - словом стань самим.

И любящий пусть будет обращен
В то, чем он полн, чего так жаждет он.

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

5

О, нелегко далось единство мне!
Душа металась и жила в огне.

Как много дней, как много лет подряд
Тянулся этот тягостный разлад,

Разлад с душою собственной моей:
Я беспрестанно прекословил ей,

И, будто бы стеной окружена,
Была сурова и нема она.

В изнеможенье, выбившись из сил,
О снисхожденье я ее просил.

Но если б снизошла она к мольбам,
О том бы первым пожалел я сам.

Она хотела, чтобы я без слез,
Без тяжких жалоб бремя духа нес.

И возлагала на меня она
(Нет, я - я сам) любые бремена.

И наконец я смысл беды постиг
И полюбил ее ужасный лик.

Тогда сверкнули мне из темноты
Моей души чистейшие черты.

О, до сих пор, борясь с собой самим,
Я лишь любил, но нынче я любим!

Моя любовь, мой бог - душа моя.
С самим собой соединился я.

О, стройность торжествующих глубин,
Где мир закончен, ясен и един!

Я закрывал глаза, чтобы предмет
Не мог закрыть собой глубинный свет.

Но вот я снова зряч и вижу сквозь
Любой предмет невидимую ось.

Мои глаза мне вновь возвращены,
Чтоб видеть в явном тайну глубины

И в каждой зримой вещи различить
Незримую связующую нить.

Везде, сквозь все - единая струя.
Она во мне. И вот она есть я.

Когда я слышу душ глубинный зов,
Летящий к ней, я отвечать готов.

Когда ж моим внимаете словам,
Не я - она сама глаголет вам.

Она бесплотна. Я ей плоть мою,
Как дар, в ее владенье отдаю.

Она - в сей плоти поселенный дух.
Мы суть одно, сращенное из двух.

И как больной, что духом одержим,
Не сам владеет существом своим,-

Так мой язык вещает, как во сне,
Слова, принадлежащие не мне.

Я сам - не я, затем что я, любя,
Навеки ей препоручил себя.

О, если ум ваш к разуменью глух,
И непонятно вам единство двух,

И душам вашим не было дано
В бессчетности почувствовать одно,

То, скольким вы ни кланялись богам,
Одни кумиры предстояли вам.

Ваш бог един? Но не внутри - вовне,-
Не в вас, а рядом с вами, в стороне.

О, ад разлуки, раскаленный ад,
В котором все заблудшие горят!

Бог всюду и нигде. Ведь если он
Какой-нибудь границей отделен,-

Он не всецел еще и не проник
Вовнутрь тебя,- о, бог твой невелик!

Бог - воздух твой, вдохни его - и ты
Достигнешь беспредельной высоты.

Когда-то я раздваивался сам:
То, уносясь в восторге к небесам,

Себя терял я, небом опьянясь,
То, вновь с землею ощущая связь,

Я падал с неба, как орел без крыл,
И, высь утратив, прах свой находил.

И думал я, что только тот, кто пьян,
Провидит смысл сквозь пламя и туман

И к высшему возносит лишь экстаз,
В котором тонет разум, слух и глаз.

Но вот я трезв и не хочу опять
Себя в безмерной выси потерять,

Давно поняв, что цель и смысл пути -
В самом себе безмерное найти.

Так откажись от внешнего, умри
Для суеты и оживи внутри.

Уняв смятенье, сам в себе открой
Незамутненный внутренний покой.

И в роднике извечной чистоты
С самим собой соединишься ты.

И будет взгляд твой углубленно тих,
Когда поймешь, что в мире нет чужих,

И те, кто силы тратили в борьбе,
Слились в одно и все живут в тебе.

Так не стремись определить, замкнуть
Всецелость в клетку, в проявленье - суть.

В бессчетных формах мира разлита
Единая живая красота,-

То в том, то в этом, но всегда одна,-
Сто тысяч лиц, но все они - она.

Она мелькнула ланью среди трав,
Маджнуну нежной Лейлою представ;

Пленила Кайса и свела с ума
Совсем не Лубна, а она сама.

Любой влюбленный слышал тайный зов
И рвался к ней, закутанной в покров.

Но лишь покров, лишь образ видел он
И думал сам, что в образ был влюблен.

Она приходит, спрятавшись в предмет,
Одевшись в звуки, линии и цвет,

Пленяя очи, грезится сердцам,
И Еву зрит разбуженный Адам.

И, всей душой, всем телом к ней влеком,
Познав ее, становится отцом.

С начала мира это было так,
До той поры, пока лукавый враг

Не разлучил смутившихся людей
С душой, с любимой, с сущностью своей.

И ненависть с далеких этих пор
Ведет с любовью бесконечный спор.

И в каждый век отыскивает вновь
Живую вечность вечная любовь.

В Бусейне, Лейле, в Аззе он возник,-
В десятках лиц ее единый лик.

И все ее любившие суть я,
В жар всех сердец влилась душа моя.

Кусаййир, Кайс, Джамиль или Маджнун
Один напев из всех звучащих струн.

Хотя давно окончились их дни,
Я в вечности был прежде, чем они.

И каждый облик, стан, лица овал
За множеством единое скрывал.

И, красоту единую любя,
Ее вбирал я страстно внутрь себя.

И там, внутри, как в зеркале немом,
Я узнавал ее в себе самом.

В той глубине, где разделений нет,
Весь сонм огней слился в единый свет.

И вот, лицо поднявши к небесам,
Увидел я, что и они - я сам.

И дух постиг, освободясь от мук,
Что никого нет "рядом" и "вокруг",

Нет никого "вдали" и в "вышине",-
Все дали - я, и все живет во мне.

"Она есть я", но если мысль моя
Решит, паря: она есть только я,

Я в тот же миг низвергнусь с облаков
И разобьюсь на тысячи кусков.

Душа не плоть, хоть дышит во плоти
И может плоть в высоты увести.

В любую плоть переселяться мог,
Но не был плотью всеобъявший бог.

Так, к нашему Пророку Гавриил,
Принявши облик Дихья, приходил.

По плоти муж, такой, как я и ты,
Но духом житель райской высоты.

И ангела всезнающий Пророк
В сем человеке ясно видеть мог.

Но значит ли, что вождь духовных сил,
Незримый ангел человеком был?

Я человек лишь, и никто иной,
Но горний дух соединен со мной.

О, если б вы имели благодать
В моей простой плоти его узнать,

Не ждя наград и не страшась огня,
Идти за мной и полюбить меня!

Я - ваше знанье, ваш надежный щит,
Я отдан вам и каждому открыт.

Во тьме мирской я свет бессонный ваш.
Зачем прельщает вас пустой мираж,

Когда ключом обильным вечно бьет
Живой источник всех моих щедрот?!

Мой юный друг, шаги твои легки!
На берегу остались старики,

А море духа ждет, чтобы сумел
Хоть кто-нибудь переступить предел.

Не застывай в почтении ко мне -
Иди за мною прямо по волне,

За мной одним, за тем, кто вал морской
Берет в узду спокойною рукой

И, трезвый, укрощает океан,
Которым мир воспламененный пьян.

Я не вожатый твой, я путь и дверь.
Войди в мой дух и внешнему не верь!

Тебя обманет чей-то перст и знак,
И внешний блеск введет в душевный мрак.

Где я, там свет. Я жив в любви самой.
Любой влюбленный - друг вернейший мой,

Мой храбрый воин и моя рука,
И у Любви бесчисленны войска.

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

6

Но у Любви нет цели. Не убей
Свою Любовь, прицел наметив ей.

Она сама - вся цель своя и суть,
К себе самой вовнутрь ведущий путь.

А если нет, то в тот желанный миг,
Когда ты цели наконец достиг,

Любовь уйдет внезапно, как порыв,
Слияние в разлуку превратив.

Будь счастлив тем, что ты живешь, любя.
Любовь высоко вознесла тебя.

Ты стал главою всех существ живых
Лишь потому, что сердце любит их.

Для любящих - племен и званий нет.
Влюбленный ближе к небу, чем аскет

И чем мудрец, что, знаньем нагружен,
Хранит ревниво груз былых времен.

Сними с него его бесценный хлам,
И он немного будет весить сам.

Ты не ему наследуешь. Ты сын
Того, кто знанье черпал из глубин

И в тайники ума не прятал кладь,
А всех сзывал, чтобы ее раздать.

О, страстный дух! Все очи, все огни
В своей груди одной соедини!

И, шествуя по Млечному Пути,
Полой одежд горящих мрак смети!

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

7

Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.
Со всеми будь, но избегай общин.

Их основал когда-то дух, но вот
Толпа рабов, отгородясь, бредет

За буквой следом, накрепко забыв
Про зов свободы и любви порыв.

Им не свобода - цепи им нужны.
Они свободой порабощены.

И, на колени пав, стремятся в плен
К тому, кто всех зовет восстать с колен.

Знакомы им лишь внешние пути,
А дух велит вовнутрь себя войти

И в глубине увидеть наконец
В едином сердце тысячи сердец.

Вот твой предел, твоих стремлений край,
Твоей души сияющий Синай.

Но здесь замри. Останови полет,
Иначе пламя грудь твою прожжет.

И, равновесье обретя, вернись
К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

8

О, твердь души! Нерасторжимость уз!
Здесь в смертном теле с вечностью союз

И просветленность трезвого ума,
Перед которым расступилась тьма!

Я только сын Адама, я не бог,
Но я достичь своей вершины смог

И сквозь земные вещи заглянуть
В нетленный блеск, божественную суть.

Она одна на всех, и, верен ей,
Я поселился в центре всех вещей.

Мой дух - всеобщий дух, и красота
Моей души в любую вещь влита.

О, не зовите мудрецом меня,
Пустейший звук бессмысленно бубня.

Возьмите ваши звания назад,-
Они одну лишь ненависть плодят.

Я то, что есть. Я всем глазам открыт,
Но только сердце свет мой разглядит.

Ум груб, неповоротливы слова
Для тонкой сути, блещущей едва.

Мне нет названий, очертаний нет.
Я вне всего, я - дух, а не предмет.

И лишь иносказания одни
Введут глаза в незримость, в вечность - дни,

Нигде и всюду мой незримый храм,
Я отдаю приказы всем вещам.

И слов моих благоуханный строй
Дохнет на землю вечной красотой.

И, подчинись чреде ночей и утр,
Законам дней, сзываю всех вовнутрь,

Чтоб ощутить незыблемость основ
Под зыбью дней и под тщетою слов.

Я в сердцевине мира утвержден.
Я сам своя опора и закон.

И, перед всеми преклонясь в мольбе,
Пою хвалы и гимны сам себе.

© перевод З. Миркиной

отредактировал Бахман

9

Омар ибн аль-Фарид (1181–1236)

Из поэмы «Стезя праведного»               

Не без Моей всесильной воли неверный повязал «зуннар»  —
Но снова снял, не носит боле, с тех пор как истину узнал.

И, если образ благостыни в мечетях часто Я являл,
То и Евангельской святыни Я никогда не оставлял.

Не упразднил Я Книгу Торы, что дал евреям Моисей, —
Ту Книгу мудрых, над которой не спят в теченье ночи всей.

И, коль язычник перед камнем мольбу сердечную излил, —
Не сомневайся в самом главном: что Мною он услышан был…

Известно правое Ученье повсюду, веку испокон,
Имеет высшее значенье любой обряд, любой закон .

Нет ни одной на свете веры, что к заблуждению ведет,
И в каждой — святости примеры прилежно ищущий найдет.

И тот, кто молится светилу, не заблудился до конца:
Оно ведь отблеск сохранило сиянья Моего Лица!

И гебр, боготворивший пламя, что тысячу горело лет,
Благими подтверждал делами, что, сам не зная, чтит Мой свет:

Блистанье Истинного Света его душа узреть смогла,
Но, теплотой его согрета, его за пламя приняла…

Вселенной тайны Мною скрыты, их возвещать Я не хочу,
И мира зримого защита — в том, что о тайнах Я молчу.

Ведь нет такой на свете твари, что высшей цели лишена,
Хотя за жизнь свою едва ли о том помыслит хоть одна!..

© перевод Сергея Шервинского

***   ***   ***

1 «Зуннар» — священный пояс, которым препоясывались эороастрийцы («гяуры» — «неверные»).
«Снять зуннар» — означает принять Ислам.

2 «Имеет высшее значенье… любой закон». — Суфизм утверждает тождество внутреннего (эзотерического)
содержания всех религий, которые суть разные ступени восхождения к Единой Истине.

10

О аромат, повеявший с востока,
пьянящий сердце тонкий аромат!
Он рассказал, что где-то у потока,
Склонившись, ивы гибкие стоят.

И там, где ветки тихо шелестели,
Там, где плескалась темная вода,
Любимая, укутанная в зелень,
Склоняя стан, стояла у пруда.

О аромат, донесшийся с востока!
Ты точно вестник из далеких стран,
Ты – как напев и зов ее далекий
И зыбкий облик, спрятанный в туман.

Пьянеет сердце, и мутнеет разум,
И все лицо мое в потоках слез.
О запах трав, о ветр с лугов Хиджаза,
В какие дали ты меня унес!

Я ослабел, я пьян от аромата,
Готов как мертвый на землю упасть.
Я до нее любил других когда-то,
Но с чем сравнится может эта страсть!

О путник, задремавший на верблюде,
Скрестивши ноги на своем седле!
Когда вдали виднеется будет Тудих,
С холмов Урейда поверни к скале.

И пусть тебя сопровождает благо –
Найди в ущелье отдаленный кров,
Где день и ночь в камнях струится влага
И ветки ив трепещут у шатров.

Там у воды, под ивой тонкорукой,
За острых копий черною стеной –
Та, что щедра на горькую разлуку,
А на свиданья так скупа со мной.

Зачем нужна ей грозная охрана?
Она моей душой защищена, -
Сама наносит гибельные раны
И равнодушья к гибели полна.

Не умерев, приблизится нельзя к ней.
Но что мне смерть, когда в единый миг
Свиданья с ней все помыслы иссякли
И я вершины всех надежд достиг?

Она, меня на гибель посылая,
Верна. Грозя, оказывает честь.
Ее жестокость я благословляю,
Ее обман – душе благая весть.

О, этот образ выше разуменья,
И если он не явится во сне,
То я умру от жажды и томленья.
Ведь наяву его не встретить мне!

© перевод З. Миркиной

11

Моя любовь сильней, чем страсть Маджнуна.
Кого сравню с возлюбленной моей?
Как блекнут звезды перед ликом лунным,
Так Лубна  с Лейлой блекнут перед ней.

Едва поманит блеск, едва повеет
Благоуханье, - о, как грудь полна! –
В какие выси я иду за нею!
Я – небеса. Она во мне – Луна.

Она, в подушках рук покоясь, тонет
И вновь встает, чтоб, продолжая путь,
Из этих жарких вырвавшись ладоней,
Взойти в душе, в глазах моих блеснуть.

Весь Млечный Путь бессчетных слез горенье,
А молния – огонь души моей.
О нет, любовь – не сладкое волненье,
А горечь мук и искус для людей!

Я создан для любви. Но что за сила
Меня в такое пламя вовлекла?
Она сегодня сердце опалила,
А завтра жизнь мою сожжет дотла.

О, если б смог какой-нибудь влюбленный
Снести хотя бы малость, только часть
Моих мечтаний и ночей бессонных,
Его вконец бы истощила страсть.

Я истощен. И сердца не излечат
Те, кто меня за боль мою корят.
О, как жалки благоразумья речи,
Когда блеснет ее мгновенный взгляд!

Иссякла сила, кончилось терпенье,
И вот победу празднует беда.
Я худ и слаб, я стал почти что тенью,
Исчез из глаз, как в облаке звезда.

И жажду своего уничтоженья,
И впадины моих поблекших щек
Горят когда в часы ночного бденья
Кровавых слез бежит по ним поток.

В честь гостя – в честь великого виденья
Я в жертву сон и свой покой принес.
Глаза – два жертвенника, и в немом моленье,
Как жертвы кровь, стекают капли слез.

Когда б не вздох и этих слез кипенье.
Я б весь исчез, не я живу, а страсть.
О, помогите! Лишь глоток забвенья!
Забыться сном, в небытие упасть!

© перевод З. Миркиной

12

Когда-то… (О, какой далекий вечер!)
Мы шли вдвоем. Холмов виднелся ряд.
Она меня дарила тихой речью,
Как будто возвела на Арафат.

Но луч погас – и нет ее. Бесшумный
Кивок один – и плещутся листы…
Безумным станет здесь благоразумный,
И терпеливый – пьяным, - Каба красоты!

О, этот блеск, как краток он и ярок!
Улыбка, вдруг раздвинувшая мрак, -
Моим глазам, моей душе подарок!
Мгновенье света – твой великий знак!

Пронзивший небо росчерк дальних молний,
Голубки голос, взволновавший грудь, -
Каким восторгом душу мне наполнив.
Они к тебе указывают путь!

Но где ты, где? Опять меж нами – дали.
О, сколько их – пустынь, долин и рощ?..
Я смелым слыл, но как ненужны стали
Былая смелость и былая мощь!

Теперь я только жаждущий и ждущий.
Мои друзья – тревога и тоска.
Я раб и не желаю быть отпущен.
Мне ты нужна! О, как ты далека!

Любовь к тебе меня разъединила
С друзьями. Дом мой бросила родня.
Покой разум, молодость и сила –
Все четверо покинули меня.

И вот жилищем стала мне пустыня
И другом – зверь. Как он, я дик на вид.
И на висках засеребривший иней
Красавиц гонит, юношей страшит.

Что ж, пусть глумятся юность и здоровье,
Пусть в их глазах я высохший старик –
Я только тот, кто поражен любовью.
О, если б вам она открыла лик!

Тогда бы тотчас смолкли все упреки,
Хула б погасла, поперхнулась ложь,
И тот, кто обличал мои пороки,
Шепнул бы мне: «Ты праведно живешь».

Как часто равнодушье нападало
И мне твердило: «Хватит, позабудь!
Ты еле жив, душа твоя устала!» -
Но у души один есть в жизни путь.

Благоразумие не снимет муки,
Совет рассудка сердца не спасет.
(Как будто сердцу легче от разлуки
И для души забвенье – это мед!)

© перевод З. Миркиной

13

Живу любя и не могу иначе.
И не утешит сердца ничего.
Кипит слеза в глазах моих горячих.
О, дай прохлады лика твоего!

Слеза к слезе стекает, обмывая
Мои зрачки – двух черных мертвецов.
Рука застыла, будто восковая,
А цвет лица – как гробовой покров.

Как будто мы клялись перед Всевышним
В бесстрастии. Я верным быть не смог.
Она ж на зов предательский не вышла
И каменеет, как немой упрек.

Но есть обет любви, обеты братства,
Мы их давали там, в родном краю.
Она решила, их порвав, расстаться,
Но я расторгнуть узы не даю.

И верностью я обманул свою
Ее обман, свидетелем Аллах!
О, пусть луга щедрее зеленеют,
Цветет земля в ее родных горах!

О кибла счастья, родина желанья
О вечный друг, владетельница чар,
С кем встреча – жизнь и гибель – расставанье,
Но даже гибель – мне сладчайший дар.

И я горжусь тем гибельным недугом
И лишь о нем хочу поведать всем:
В ущелье Амир – вечная подруга.
О племя амир, о родной эдем!

Дыханье благовоннейшего края,
Восточный ветр, принесший забытье!
Я блага всем соперникам желаю –
Ведь все они из племени ее.

© перевод З. Миркиной

14

Как я тоскую по любви в долине,
По прошлым дням, которых не вернуть!
О сад живой, приснившийся в пустыне!
От боли хочет разорваться грудь.

В бессоннице горит воспоминанье
О тех давно утраченных часах,
Когда вся жизнь моя была свиданье
И только милость мне дарил Аллах.

Что сделал я? Лишь на одно мгновенье
Я отошел, чтобы прийти назад,
Урвав у жизни крохи наслажденья, -
И вот теперь закрыт эдемский сад.

О, разве я хотел ее покинуть?!
И разве можно тосковать сильней?
Мне без нее и родина – чужбина.
И ад – эдем, когда я рядом с ней.

О слезы, лейтесь вечною рекою!
О, жги, любовь, терпенье, истощилось,
Душа, упейся болью и тоскою!
О, не упорствуй и разбейся, жизнь!

Все счастье отвернулось вместе с нею.
Вся радость жизни – блеск ее лица.
О, мсти, судьба, ударь еще больнее, -
Я все равно ей верен до конца.

Я не любить, как не дышать, не в силах.
Будь я богат и славен, что мне в том?
Так спой, певец, о той, что опоила
Меня разлукой горькой, как вином.

Душа пьяна. О, тесное сплетенье
Тоски и счастья! О, сверканье-тьма!
Мне открывает тайну опьяненье,
Закрытую от трезвого ума.

© перевод З. Миркиной

15

ИБН АЛЬ-ФАРИД (1181–1234), арабский суфийский поэт. Родился в 1181 в Каире, в благочестивой семье, заботившейся о богословском образовании сына, обучавшемуся шафиитскому (шафииты – сторонники одной из четырех религиозно-правовых школ, придерживающихся умеренных, компромиссных взглядов) праву – шариату. Позже обратился к суфизму и несколько лет провел в уединении на горе Мокаттам (под Каиром), занимаясь аскезой и предаваясь размышлениям. После смерти отца, при котором он находился некоторое время, прервав отшельничество, ибн аль-Фарид вернулся к аскетической жизни и странствиям в поисках истины. Около пятнадцати лет провел в Мекке. В Каир возвратился с почетом, как ревностный служитель религии. Читал проповеди в аль-Азхаре, соборной мечети Каира, которые часто посещал султан аль-Камиль. Умер ибн аль-Фарид в Каире в 1234. Был похоронен у подножья горы Мокаттам в «долине немощных».

Тонкий, впечатлительный человек, не отступавший от канонов аскезы, ибн аль-Фарид стремился достичь состояния единения с Богом («вахда»). Для обретения такого состояния суфии ограждают себя от мира, умерщвляют плоть, предаются «зикру», т.е. повторению определенных формул, слов, сопровождаемому иногда музыкой, танцами. Этот ритуал помогает пройти путь («тарикат») к конечному состоянию «фана», в котором к суфию приходит откровение («кашф») и его взор озаряется видением Истины. Совершается любовное соитие любящего с Возлюбленной, с Богом. Тема страстной любви, в которой любящий теряет свое «я», пронизывает всю поэзию ибн аль-Фарида.

Наиболее известными циклами стихов, выражающих мистические искания ибн аль-Фарида, являются Винная касыда и Путь праведника (или Большая тайна). Винная касыда представляет собой гимн вину, погружающему человека в состояние отрешенности от мирских дум и забот и близком к «фана». Поэтому вино, виночерпий и опьянение, виноградная лоза становятся поэтическими символами суфийского «пути». «Тело – наш виноградник, а дух в нас – вино», «Мне сказали, что пьют только грешники. Нет! Грешник тот, кто не пьет этот льющийся свет», «Мне открывает тайну опьяненье, закрытую для трезвого ума» (перевод З.Миркиной). В сочинении Путь праведника рисуются мучительные переживания, сопровождающие восхождение к Богу. Ибн аль-Фарид – один из немногих поэтов-суфиев, а может быть и единственный, кто смог так остро и точно выразить, что путь к Богу (как у Христа путь на Голгофу) идет через страдание, боль, муки, через отказ от покоя. «Что мне покой? Не любя и не веря, жить? – Свой покой я бросаю в пожар... Радость горенья, богатство потери!...», «Сладкая боль – бесконечность терпенья, тайная рана – богатство мое». Он пишет о «счастье муки», о священном и неистовом огне любви, в котором может сгореть возлюбленный (как мотылек, летящий на огонь свечи и сгорающий в нем, – еще один из суфийских образов), о любви, подобной смерти. И эта любовь, эти муки отрешения от своего «я» должны привести к единению с Богом, лицезрению Истины. «Я сам исчез, и только ты одна моим глазам, глядящим внутрь, видна. Так, полный кубок пригубя, себя забыв, я нахожу тебя».

Ибн аль-Фарид, страстно стремившийся к растворению в Боге, оставался мыслителем. Сознание оставалось для него барьером, препятствующим переходу за черту, где происходит полная утрата себя в объекте любви, подлинное единение любящего с Возлюбленной, но и реальная гибель, смерть. Сознание возвращало его к его «я». отрывало от Бога, разрушало единство: «Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты земного мира, – исчезаешь ты». И Бог-Возлюбленная бросает ему гневный упрек. «Но ты не входишь, ты стоишь вовне, не поселился, не живешь во мне. И мне в себя войти ты не даешь, и потому все эти клятвы – ложь. Как страстен ты, как ты велеречив, но ты – все ты. Ты есть еще, ты жив».

Было немало суфиев, которые переступали порог жизни и смерти, соединяясь таким образом с Богом, к которому были устремлены. Ибн аль-Фарид, подобно другим мыслителям, пережившим опыт мистического постижения Истины (аль-Газали, ибн Араби, ибн Сина), сохранял свое разумное «я» и попытался описать пережитое им состояние близости к Бытию, Единому, Богу. Это переживание помогло ему выработать особое, свойственное суфиям, отношение к миру, понимание себя как личности, понимание веры как веры личной, обретенной в мучительных поисках, а не готовой, предложенной богословами. Эту веру ибн аль-Фарид готов был отстаивать, отвечая за нее только перед Богом. «И пусть меня отторгнет целый свет! – Его сужденье – суета сует. Тебе открыт, тебя лишь слышу я, и только ты – строжайший мой судья». Глубина переживаний, мысли, выраженные в поэмах ибн аль-Фарида, эмоциональное напряжение, пронизывающее его стихи, определили их уникальность – они справедливо считаются шедеврами средневековой арабской поэзии. (krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/religiya/AL-FARID_IBN.html)

Скачать: ибн аль-Фарид - "Большая касыда" (Аудиокнига)
Читает: Татьяна Орбу
Время звучания: 1 час: http://www.warezebra.com/ebookz/audiobo … asyda.html