Постойте, поплачем над жилищем заброшенным
В сыпучих кривых песках Дахула и Хаумала!
Стоянка любимой меж Микратом и Тудихом -
Не стерлись ее следы, их буря не замела.
Газелий помет, как зерна перца, рассыпан тут,
На месте пустынном, где кострища видна зола.
Я помню, когда они верблюдов навьючили
Под утро - еще над нами не рассеялась мгла -
Я был у загона под кустами колючими,
Слеза колоквинтом горьким медленно потекла.
Увидев печаль мою, друзья остановятся
И скажут: "Будь стоек! От любви не сгори дотла!"
Хоть слезы горючие несут облегчение,
Да плакать не время, коль дорога нам пролегла.
В разлуке с любимыми и прежде ты мучался -
Припомни красавиц на стоянке у Масала.
С постели встают - восточным ветром повеяло,
На запахи пряные за медом летит пчела.
Любовь заставляет слезы литься из глаз моих -
Уж перевязь вся намокла, сделалась тяжела.
Немало с девицами ты славными тешился -
Но в Дарат аль-Джульджуль встреча слаще других была!
В тот день я забил для них верблюдицу быструю -
Тогда-то с подругами Упайза седло несла.
Друг другу потом куски бросали весь день они,
А жир - бахрома на мясе, словно как шелк бела.
В тот вечер к Упайзе в паланкин я залез тайком.
Сердитой прикинувшись, она меня прочь гнала.
Сказала: "Ведь мой верблюд двоих нас не вынесет,
Сойди же, покуда я на помощь не позвала!
Вот набок седло склонилось. Что же ты делаешь?
Погубишь верблюда! Поскорее сойди с седла!"
Сказал я: "Пусти поводья, сам он вперед пойдет, -
Ты лучше бы вволю мне полакомиться дала!"
Ночами нередко я к беременной хаживал
И к той, что с грудным ребенком рядом в шатре спала.
Заплачет он - повернется грудью она к нему,
А ниже - моя она, где наши сплелись тела.
А раз на холме песчаном ты мне противилась,
Клялась ты упорно и притворно меня кляла.
Ах, Фатима, хоть на миг оставь, не дразни меня!
Решила уйти - так на прощанье побудь мила!
Что хочешь, приказывай, всё тут же я сделаю,
Поверь, что любовь меня до гибели довела!
Но если тебе и правда нрав неприятен мой -
Скорей расплети ту ткань, что наша любовь сплела.
Зачем же ты плачешь? Хочешь ранить меня больней?
Ведь сердце мое пробьет слеза твоя, как стрела.
Не раз наслаждался я забавами долгими -
В шатер пробирался к той, что как яичко цела.
Обманывал родичей, шатер охраняющих,
Чтоб тайно убить меня, желавших мне только зла.
На небе Плеяды засверкали, как перевязь,
Камнями расшитая, как яркие два крыла, -
Тогда я в шатер вошел, застигнув ее врасплох, -
Она уж хотела спать, одежды свои сняла.
Сказала: "Клянусь Аллахом, нет мне спасения!"
Но страсти моей она противиться не могла,
И вышла она со мной в одежде узорчатой,
Следы заметала наши платья ее пола.
Нашли позади шатров местечко укромное,
Где впадина меж холмов уютная залегла.
Схватил за виски ее, прильнула она ко мне,
Тонка ее талия, а ляжка ее кругла,
Живот не отвис у ней и груди упругие,
А кожа - как зеркало: чиста она и светла.
Точь-в-точь несверленая жемчужина белая,
Слегка желтоватая, что в море на дне росла.
Она поглядела антилопой испуганной,
Которая от ловца теленка не сберегла,
И шею поворотила стройную, нежную,
На ней ожерелье - словно радуга расцвела.
А волосы черные спадают ей на спину,
Как с пальмы свисает гроздь, от фиников тяжела.
И в локонах угольных тесьма потерялася,
Которой она густые пряди подобрала.
Вся гибкая - словно ветка, ноги у ней нежны,
Как стебли папируса под пальмой в тени ствола.
Как мускус толченый, пахнет утром постель ее,
Встает она сонная, ночного полна тепла,
А пальцы ее нежны, как забские червячки,
Иль мягкая зубочистка, тонкая, как игла.
Во мраке лицо ее - светильник отшельника,
Который вдали от всех монашьи творит дела.
Заставит сойти с ума мужчину разумного
И кажется взрослой, хоть годами еще мала.
Другие в разлуке от любви утешаются,
Но только моя душа утешиться не смогла.
И сколько я спорил с теми, кто укорял меня
За то, что люблю тебя. Смешна мне врагов хула!
Как часто ночная тьма волной заливала нас,
Тревоги бессчетные с собою она несла.
Хребет она вытянет - не видно конца ее,
Да лучше ли та заря, что прочь ее прогнала?
А звезды той ночи неподвижны - как будто их
Льняными веревками удерживает скала.
Тяжелая, как бурдюк, мне спину сгибающий,
Забота упорная повсюду за мной брела.
И сколько долин, подобных брюху ослиному,
Где волк завывает, будто всё проиграл дотла,
Не раз я прошел один и с волком беседовал,
Ему говорил: "Нужда обоих нас доняла,
Запасов не держим, коль добудем - протратимся,
А бедность таких, как мы, давно уже в плен взяла".
Когда еще птицы спали, я выезжал верхом
На быстром: его добыча вдаль за собой влекла.
Послушлив он и силен, и роста огромного,
Как будто потоком сверху сброшенная скала.
Как дождь по камням, скользит по гладкой спине седло,
А храп его яростный - кипенье и шум котла.
По рыхлой дороге он несется без устали,
Спокойно, и не спешит закусывать удила,
Когда под копытами коней обессиленных
На твердой дороге пыль столбы свои подняла.
Сорвется с хребта его наездник неопытный,
А сильный удержится, взметнется его пола.
Он скор, как храпелка у мальчишки проворного,
Когда ее нитка закрутила и завила.
Газельи бока его, а голени - страуса,
Бег волка и скок лисы, что заячий след взяла.
Просвет между ног хвостом до самой земли закрыт,
Крепки его ребра и повадка его смела.
Как будто ему на спину камень приладили
Тереть благовония - и кожа спины цела.
А дичь обагрила кровью грудь его гладкую -
Как будто бы соком хенны седину полила.
Как девы Давара, стадо коз поманило нас,
И каждая, как подолом, землю вокруг мела.
Бегут они, словно бы на нитку нанизаны.
И ноги черны у них, а спинка белым-бела,
Как бусы из оникса на шее у мальчика,
Которого с двух сторон в опеку родня взяла.
Мы в гущу их врезались, догнали вожатого,
А стадо еще гуртом бежит за спиной козла.
И разом погнал мой конь козла вместе с козочкой
И тут же настиг - еще сухою спина была!
А после охоты люди мясо пожарили,
Сварили кусками и расселись вокруг котла.
Вернулись мы вечером, и я любовался им:
Хорош он оседланный, хорош он и без седла.
Весь день и всю ночь он может мчаться без отдыха,
И рысь его резвая быстрейшею прослыла.
Мой друг, ты заметил ли сверкание молнии
В густых облаках, как взмахи рук иль полет крыла?
Иль это вдруг вспыхнувший светильник отшельника, -
То масло его рука заботливо подлила.
Смотрел я на тучу меж Узайбом и Дариджем -
И как далеко мне вся округа видна была!
Вот справа - над Катаном повисли ее края,
А слева - над ас-Саттаром, около Язбула,
А поутру над Кутайфой ливень лила она,
И корни подмыл он у деревьев канахбала.
Прошла над горой Кананом с громом и брызгами
И всех белоногих коз по склонам разогнала.
А в Тайме - из камня лишь строенья оставила,
Ни пальмы, ни хижины она не уберегла.
Вершина Сабира словно шейх возвышается
В горах - и она ему полосчатый плащ дала.
А вот и Муджаймир, весь в потоках и мусоре -
Как веретено, которым нити она спряла.
Как йеменский воин, из похода вернувшийся,
На плоском седле холма поклажу она сняла.
А поутру птичка там поет-разливается,
Как будто она вино наперченное пила.
И вечером из воды торчат, словно дикий лук,
Те звери, которых буря ливнем сюда снесла.
Имруулькайс (500-540)
© Перевод А.Долининой
