*
РАЗДЕЛ НАСЛЕДСТВА
Восточная повесть
Престарелый и добродетельный Ибрагим, гражданин смирнский, чувствуя приближение своей кончины, призвал четверых своих сыновей и говорил им следующее: «Я вскоре должен оставить свет; без страха вижу конец моей жизни: надежда на благость всевышнего поселяет во мне спокойствие. Я во всю жизнь мою не сделал умышленного зла; ни у кого не отнял ни чести, ни имения; усердно исполнял предписания веры предков моих и старался по возможности облегчать страдания моих собратий. Если по слабости человеческой я во многом ошибался, если неумышленно оскорбил кого-нибудь, – вы, любезные дети, исправьте мои проступки, когда меня не станет, и почтите мою память добродетельною жизнию. Из всех благ земных, которыми я могу располагать, составил я четыре доли: первая есть тяжба, по которой мне следует получить три миллиона пиастров от одного коварного франка, товарища по торговле покойного моего брата. К сей доле прилагается десять тысяч пиастров на необходимые издержки. Вторую долю составляет корабль с товарами и торговая контора в городе Розетте. Третья доля – этот перстень. За тридцать лет пред сим я спас в сражении жизнь нашему султану, когда он был ещё вторым сыном царствовавшего государя. Он со слезами просил меня, чтоб я требовал награды, я отказался, ибо не имел ни в чём нужды. Тогда он снял с руки своей сей перстень и поклялся пророком, что тот, кто представит ему оный от моего имени, будет принят, как родной брат, и получит право на все его милости. Вступив на трон, он неоднократно призывал меня ко двору, но я отказывался, предпочитая спокойствие и независимость опасностям сераля. Четвёртая доля есть мой загородный дом в Бухар-Баши с принадлежащими к нему полями, садами и всем хозяйственным заведением. Доход с оного невелик, но может содержать скромное семейство и питать неимущих. Выбирайте, любезные дети! Если же не согласитесь в выборе, то бросьте между собой жребий». – Старший сын, Мустафа, выбрал перстень; второй, Али, корабль; третий, Гуссейн, взялся окончить тяжбу, а младшему, Измаилу, достался хозяйский дом. «Теперь, дети мои, поклянитесь, что вы довольны разделом и что каждый из вас, в случае несчастия, будет помогать друг другу». – Они поклялись. Престарелый Ибрагим, соверша молитву, благословил детей своих и уснул тихим сном: жизнь угасла в нём без страдания и горести, как угасает на западе последний луч благотворного светила дневного.
Предав земле бренные останки добродетельного отца, братья обнялись, повторили клятву помогать друг другу, и каждый занялся новым своим состоянием. Мустафа отправился в Истамбул и ожидал шествия султана в мечеть, чтобы представить ему перстень. Лишь только повелитель музульман показался из ворот сераля, он поднял над головою приготовленную просьбу и закричал из всей силы: «Всесильный падишах! Ибрагим прислал к тебе твой перстень». – «Кто ты таков?» – спросил султан, остановившись, и, взяв перстень, надел его на палец. «Я Мустафа, старший сын Ибрагима, – отвечал он. – Отец мой, умирая, отдал мне сию драгоценную вещь и приказал вручить тебе, обладателю двух миров». – «Добродетельный Ибрагим умер? – сказал султан, отирая слёзы. – Слава всевышнему, что я, по крайней мере, могу воздать сыну за услугу, оказанную мне отцом. Явись ко мне после молитвы и вели моим именем впустить себя во внутренность сераля». Мустафа не умедлил исполнить сие приказание, и едва объявил у ворот свое имя, стража с почтением пропустила его на первый двор, где силигдар-ага принял его и ввёл в комнаты. Кизляр-ага поднёс ему богатый хилат, велел одеться и повёл его к падишаху. При входе в комнату Мустафа повергся на землю и в безмолвии ожидал своей участи; но султан велел ему встать и сесть на играме, у ног своих, Он долго разговаривал с сыном Ибрагима о состоянии империи, о разных отраслях правления и, уверившись, что Мустафа был человек просвещённый, сказал ему: «Мустафа! я доволен тобою, жалую тебя моим кягия-беем и нарекаю тебя мужем сестры моей Фатимы. Раб мой, дефтердар, немедленно выплатит тебе 500 кисе’ на первое заведение и назначит дом для жительства. Ступай и ожидай дальнейших моих повелений». Мустафа не мог произнесть ни одного слова от радости и удивления; он даже не помнил, каким образом вышел из султанских комнат, и тогда только пришёл в себя, когда толпа придворных встретила его на крыльце с поздравлениями и низкими поклонами. Ему подвели богато убранного коня, и сам кизляр-ага взялся проводить его к новому его жилищу, дому, принадлежавшему янычар-аге, которого за несколько дней пред тем удушили за то, что он ударил на дворе сераля кошку любимой кадыни султана. Толпа рабов упала к ногам нового своего господина, и Мустафа поселился в великолепном доме, ожидая новых повелений султана. Вскоре его обвенчали с сестрою султана, который излил на него все возможные благодеяния; осыпал его почестями и богатством и почтил своею доверенностию. Первые чиновники государства трепетали от одного взгляда Мустафы; сам великий муфти искал его благосклонности; не было ни одного человека при дворе и в городе, который бы не почитал его счастливым и не завидовал его судьбе.
Али, второй сын Ибрагима, соделавшись купцом, поселился в Розетте. Расчётливость в торговых оборотах, предприимчивость и точность в соблюдении договоров вскоре обратили на него богатые дары фортуны. Море покрылось его кораблями, города Востока наполнились его товарами. Он жил, как удельный князь; домы его отличались великолепием, сады славились обширностью и красотою; гарем вмещал в себе толпы красавиц, которым бы позавидовал и сам повелитель Востока. Сам бей вменял себе в честь приглашение к его роскошному столу; сан его брата умножал всеобщее к нему уважение, и Али между купцами почитался богатейшим и счастливейшим человеком.
Гуссейн, третий сын Ибрагима, с большим рачением производил тяжбу в Алеппе. Он был отличный законоискусник, и сам занимался всеми подробностями своего дела: всякое утро посещал судей своих, всякий вечер советовался с учёными улемами; давал богатые пиры и рассылал драгоценные подарки. Истощив свою казну, прибегнул он к займам в счёт будущих сокровищ, и человеколюбивые ростовщики, рассчитывая, что Гуссейн, по влиянию своего брата, должен выиграть тяжбу, давали ему деньги по пятидесяти процентов. Не взирая на проволочки, употребляемые его противником, уже приближался день, в который надлежало произнесть окончательный приговор. Справедливость дела, покровительство и рачительность, с которою Гуссейн производил тяжбу, удостоверяли всех в счастливом оной окончании. Три миллиона наследства доставляли ему большое влияние в городе: его везде угощали, принимали с развёрзтыми объятиями, и многие завидовали его счастливой судьбе.
В то время, когда три брата столь блестящими путямим шли в храм счастья, четвёртый, Измаил, занимался возделыванием отцовских полей, умножением стад и удобрением земли. Презирая гнусное сладострастие и будучи уверен, что истинные удовольствия жизни зависят не от чувств, но от чувствований, Измаил отвергнул обыкновение Востока, позволяющее иметь гарем, гнездилище козней и зависти. Он избрал себе подругу между дочерьми трудолюбивого своего соседа Гассана. Прекрасная Зулема принесла ему в приданое невинное сердце, тихий нрав и нежную привязанность, возвышенную благодарностию за его выбор и предпочтение множеству красавиц.
В то время, когда Измаил надсматривал в поле за наёмными работниками, Зулема занималась домашним хозяйством и учила молитвам и грамоте двух прелестных малюток, залог их взаимной нежности. По вечерам Измаил читал Сураты Курана или произведения арабских поэтов и историков. Несколько избранных друзей разделяло с ним досужее время и скромную трапезу. Жизнь сей счастливой четы протекала тихо, как чистый ручей по зелёному лугу. Они не мучились ни великими надеждами, ни лишними желаниями, но зато и не страшились большой потери. Наслаждаясь приятностями жизни, коих в мире столь много для сердец невинных, благополучные супруги без страха взирали на смерть, как на кратковременную разлуку. Всевышний благословил добродетельную чету: довольство, хотя без роскоши, их окружало; дети взростали в здоровье и благонравии, служители любили, соседи душевно почитали их. Но городские жители говорили в Смирне: «Как жаль бедного Измаила! он проводит время в неизвестности, трудится, как невольник, единственно для прокормления своего семейства, в то время как братья его утопают в роскоши и удовольствиях, покрытые славою и почестями. Мудрый Ибрагим знал его слабоумие, назначив ему столь низкую долю. Даже братья забыли его, и он достоин ничтожной своей участи». Иногда доходили до Измаила сии толки, и он от доброго сердца смеялся заблуждениям толпы, всегда судящей по наружности.
В один приятный летний вечер, когда Измаил отдыхал в тени акаций, а жена поливала цветы, слуга объявляет ему, что три странника просят позволения войти в дом и поговорить с хозяином. Измаил велел впустить их: являются три человека в раздранных рубищах, бледные, с поникшими главами и потупленными взорами. Горесть изображалась резкими чертами на их лицах, покрытых морщинами. Измаил с беспокойством всматривается – и узнаёт трёх братьев своих. С распростёртыми объятьями бросился он к ним, и слёзы их смешались. Он не спрашивал их о причинах их злой участи, о которой мог судить по одежде, но спешил предложить им свои услуги. Нежная Зулема разделяла общую горесть, и дети, видя в первый раз плачевное явление в доме, рыдали, не зная тому причины. Мустафа первый прервал молчание. «Любезный брат, – сказал он, – мы в счастии забыли о тебе, но в несчастии вспомнили, что имеем добродетельного и мудрого брата, и пришли к тебе просить пищи и покрова. Мы не имеем ничего, кроме жизни, преисполненной раскаянием и горестными воспоминаниями о нашем неблагоразумии. Станем под тень сего дерева и по очереди расскажем тебе наши приключения».
Гуссейн первый начал говорить следующее: «Процесс мой в начале своём принял самый благоприятный ход. Судьи признавали справедливость моих требований и обещали дать милостивое решение; но пронырство противной стороны замедляло окончание тяжбы, которое беспрестанно отсрочивали под различными предлогами. Наконец, по влиянию брата моего Мустафы, дело решилось в мою пользу, и я получил имение, оценённое в три миллиона пиастров. Тогда мне надлежало бы остановиться и наслаждаться моим богатством. Но бездействие было мне несносно: я полюбил тяжбы и находил удовольствие с сем занятии. Не имея собственных дел, начал я покупать все споры и тяжбы между частными лицами, и сам отыскивал и вымышлял средства и предлоги к раздорам между гражданами. Вскоре одна половина жителей Алеппа завела тяжбы с другою, и я во всех был участником или, по крайней мере, советником. Я проводил время в судах или в моём кабинете за бумагами, или за роскошным столом. Дом мой был сборищем улемов, кадиев и всех приказных. Я беспрестанно выигрывал тяжбы, но, употребляя большие суммы на производство, входил в долги, которые ежедневно умножались. По бумагам, закладным и крепостям меня почитали властителем многих миллионов, а на деле оказывалось совсем противное. Наконец, после несчастия, приключившегося с братом Мустафою, и моя участь решилась, как того ожидать надлежало. Со всех сторон посыпались к султану жалобы на расстройство, причиняемое мною между гражданами побуждением к процессам, и на несправедливые средства, употребляемые мною к обращению оных в мою пользу. Султан запретил мне производить тяжбы, и кредит мой немедленно обрушился. Заимодавцы и товарищи моих оборотов захватили всё мое имение, а я с сумой должен был выйти из города, где меня все ненавидели, как ябедника и человека беспокойного. Не имея угла, где бы мог приклонить мою голову, я решился просить пропитания и убежища у мудрого брата моего Измаила».
«Страсть к богатству, – говорил Али, – заставила меня избрать в удел торговлю. Я умел идти вперёд, но не умел остановиться. По мере умножения моих сокровищ, страсть к приобретению во мне возрастала. Я входил во всякое торговое предприятие, обещавшее большие выгоды; не будучи в состоянии моими собственными капиталами поддерживать обширную торговлю, должен был составить компанию, завести кредит и поверить большую часть моих дел чужим людям. Вскоре мне недостало времени самому заниматься всеми подробностями. Жажда к удовольствиям пылала в душе моей вместе с алчностию к злату. К тому же надлежало вести знакомство и поддерживать дружбу с множеством чиновников, угощать их, доставлять им всякие забавы, чтобы связать их существование с моими пользами. Я едва имел несколько часов в день, чтобы заняться делами, требующими деятельности неусыпной. Мои товарищи и приказчики воспользовались моею небрежностью, и воздвигнутое мною огромное здание, не имея прочного основания, начало разрушаться. Я со всех сторон получал известия то о разбитии моих кораблей, то о пожарах в моих магазинах, то о банкротстве моих должников. Между тем все участники моей торговли богатели и отделялись от меня. Я почувствовал, но уже поздно, что обширная торговля, поддерживаемая не капиталами, но спекуляциями, основанными на кредите, уподобляется отражению солнечных лучей в воде, которые блестят, но не согревают. Я доселе был справедлив, верен в слове и договорах, но страх потерять мое состояние заставил меня прибегнуть к обману, и всевышний справедливо наказал меня. В то время флот великого султана вооружался, и армия собиралась на границе империи. Я взялся доставить продовольствие войску и отдал в залог всё моё имение. Надеясь поправить и даже умножить расстроенное моё состояние, я за малые суммы закупил во всех портах Адриатического и Средиземного морей испортившийся хлеб и доставил оный в армию и флот. Капудан-паша и захаирджи-баши были со мною в согласии, но визирь пребыл верен своей обязанности и представил дело султану в настоящем виде. Капудан-пашу бросили в море, захаирджи-баши задушили в комнатах сераля, а у меня забрали всё имение, отсчитали мне 500 ударов по пятам и выгнали с бесчестием за город. Султан повелел объявить мне, что единственно из любви к отцу моему он дарует мне жизнь, запрещая, однако ж, навсегда заниматься торговлею. Оставленный друзьями и любовницами в моём несчастии, я в то же время узнал о падении брата Мустафы, направил путь к тебе и на дороге встретился с братьями».
Мустафа рассказал свои приключения следующим образом: «Ты знаешь, что данный мне покойным отцом нашим перстень доставил мне все почести, которых столько жаждала честолюбивая моя душа. Будучи мужем сестры султана и одним из первых чиновников государства, пользуясь притом бесчисленными сокровищами, я бы не должен был делать ничего, кроме продолжения моего благоденствия, и, пользуясь случаем, делать добро, которое от меня зависело. Но с умножением ко мне милости султана возрастали во мне гордость и честолюбие. Я был кягия-беем, а мне хотелось быть визирем. Высокомерная моя супруга утверждала меня в сем намерении, советовала оклеветать визиря и самому заступить его место. Я имел слабость послушаться и изрыл яму, в которую мне самому надлежало низвергнуться. В то время Порта приготовлялась к войне с персидским шахом; я сочинил подложные письма к визирю от нашего врага и готовился показать оные султану. Между тем жена моя, влюбившись в янычар-агу, приготовляла моё падение. Она сохранила копии писем и тайно послала оные султану. Явившись пред лицом падишаха, чтоб обнаружить мнимую измену визиря, я вострепетал при грозном виде повелителя Востока. «Недостойный раб! – вскричал он, – червь, извлечённый мною из праха и превратившийся в ядовитую змею! Ты осмелился употребить во зло мою доверенность и, пользуясь оною, готовишь погибель вернейшим рабам моим! Твоя ли это рука?» – сказал он, показывая письма. Я упал к ногам его, едва живой от страха. «Винюсь пред тобою, обладатель миров, но сестра твоя…» Он не позволил мне продолжать: «Изверг! ты хочешь оклеветать и сестру мою. Из почтения к памяти добродетельного твоего отца дарую тебе жизнь – ты недостоин моего мщения. Рабы, изгоните сие чудовище из города!» В одну мину3ту капиджи-баши схватили меня, сорвали с меня драгоценные одежды и вытолкали за город при многочисленном стечении народа, вчера упадавшего ниц передо мною, а сегодня покрывающего меня ругательствами и насмешками. Полумёртвый очутился я за городом; несколько времени скитался в лесах, питаясь дикими плодами, и наконец решился идти к тебе. Подходя к Смирне, встретился я на ночлеге, в доме бедного дровосека, с нашими братьями».
«Любезные братья! – сказал им Измаил, – я не намерен делать вам упрёков, ибо сим средством невозможно возвратить прошедшего. Не хочу ничего советовать, потому что вам нужна помощь, а не наставления. Надеюсь также, что вы будете разделять со мною труды мои. Истинные потребности человека столь ограничены, что их удовлетворить весьма не трудно. Пища, одежда и спокойный угол – вот всё, что я могу предложить вам. Бог милостив: он, может быть, сжалится, видя ваше раскаяние». Измаил залился слезами при сих словах и вторично обнял братьев своих. Наконец братья положили между собой, что Мустафа примет смотрение за стадом, Али будет возить на рынок земные произведения, а Гуссейн займётся счётными делами по хозяйству. Зулема принесла скромный ужин, и вскоре тихое веселье воцарилось в сей беседе. Три брата поклялись загладить добродетельною жизнию свои проступки и навсегда отречься от призраков богатства и почестей.
В сие время является из-за кустов престарелый дервиш, Абдалла, друг покойного Ибрагима. Виновные не смели взглянуть на него и закрыли лица полами платья. «Я всё слышал, – сказал он. – Я видел вас, входящих в дом, и прошёл в сад другими дверями. Чистосердечное ваше раскаяние возбудило во мне сострадание, и я хочу помочь вам в несчастии. Добродетельный Ибрагим предчувствовал вашу участь: он знал, что страсть к богатству, почестям и тяжбам редко имеет пределы и, превращаясь в неисцелимую душевную болезнь, бывает причиною погибели. Он оставил мне в сохранение сто тысяч пиастров: разделите их на четыре части и начните новую жизнь, пользуясь вашею опытностию». Три брата бросились к ногам почтенного старца. Измаил, обняв его, сказал: «Отец мой! я отрекаюсь от моей части, не имея в ней нужды: раздели всё между моими несчастными братьями». Жена Измаила повторила сию просьбу, но дервиш и прочие братья не соглашались. Наконец общим советом решили, чтобы за три части суммы купить три равные участка земли с хозяйственным заведением, а четвёртую отдать в верные руки на сохранение, с тем, чтобы в случае несчастия, происшедшего от непредвидимых обстоятельств, всякий из братьев мог воспользоваться процентами. Половину же процентов определили на раздачу бедным, чтобы они молились за упокой души Ибрагима.
Несчастие лучшая школа для человека. Оно исправило трех братьев, и они вскоре, в недрах семейств своих (всякий из них взял себе подругу), не предаваясь пустым мечтам, вкусили блаженство, которого тщетно искали на пути величия и знатности. Здоровье, свобода, довольство, труд, отдохновение, любовь, дружба и благотворение доставляли им разнообразные удовольствия, которые не покупаются золотом и не подчинены могуществу человеков. Все четыре брата дожили до глубокой старости, воспитали многочисленные семейства, часто повторяя детям своим: «Не ищите ничего в людях, но исполняйте свои обязанности в отношении к человечеству. Кто ищет многого, тот подвержен большим потерям. Кто полагает своё благополучие в мнении людей, то делается рабом чужого мнения и врагом своего спокойствия. Нет благороднее того, кто трудом снискивает себе пропитание. Напрасно думают некоторые, что провидение дозволяет торжествовать пороку: истинное торжество не зависит от поклонения толпы малодушных; оно состоит в одобрении людей добродетельных, сии-то люди никогда не изменяют истине и всегда презирают порочного, в хижине ли он или в чертогах. Живите в свете, но не для света: пустыня не делает порочного добродетельным, и свет не сделает добродетельного порочным. Будьте с людьми откровенны, но не легкомысленны. Помогайте несчастным, если хотите сами иметь право на сострадание в ваших горестях, и, наконец, помните, что только добродетельный может быть счастливым, ибо душевное спокойствие и уважение людей приобретаются единственно непорочною жизнию».
Ф. Булгарин
Бухар-Баши – одна из окрестностей города Смирны; там находятся загородные дома богатых людей.
Сераль – особый город в Царь-граде, обнесённый стеной; он имеет до 12000 жителей к особенным услугам султана.
Хилат – верхняя одежда у турок, которую надевают на особ, представляющихся султану.
Играм – малые коврики: на них садятся первые чиновники у подножия софы, на которой сидит султан во время аудиенции.
Кягия-бей – наместник великого визиря.
Дефтердар – государственный казначей.
Кисе’ (киса) – мешок, имеющий 500 пиастров.
Сураты – главы Алкорана.
Захаирджи-баши – главный првиантмейстер.
Капиджи-баши – исполнители воли султана.
Гарем – женщины гарема великого султана разделяются на классы: кадын, то есть особенных любовниц; гедикли – прислужницы султана в гареме; между ними двенадцать прекраснейших называются одалык, или горничные, каждая из которых имеет особенное звание, соответствующее мужским на мужской половине сераля, как-то: стольницы, кравчие и пр. Если которая из одалык заступит место кадын, то называется ибкаль, то есть нравящаяся, или хас-одалык, первая горничная султана. Сверх того, находятся в серале надзирательницы, занимающиеся услугами у родственниц султана и кадын, также надзором над служащими девушками или нововступившими, коих считается более шестисот, а всех женщин в гареме более тысячи.
Примечания автора. Орфография и пунктуация оригинала.
Булгарин Фаддей Венедиктович, 1789-1859, – писатель и журналист, представитель консервативно-охранительного направления в литературе. Отношение к этому направлению сейчас неоднозначно. Из-за множества эпиграмм А.С. Пушкина имя это очень на слуху, хотя его творчество малоизвестно.
Отредактировано vladislavz (2010-09-17 08:19:23)
