Пятница среди робинзонов. Александр Галкин
Пятница среди робинзонов
(Александр Галкин)
Сейчас я не могу с уверенностью утверждать, был ли перевод действительно первым осознанным желанием в моей жизни после традиционных детских мечтаний о профессии космонавта и пожарника или все-таки нет. Тем не менее, с 8 лет он стал абсолютным лидером среди будущих возможных профессий. Именно в этом возрасте, после успешного окончания 2-го класса, мама привезла меня к своим родителям в Азнакаево, небольшой город на востоке Татарстана. Там мне было суждено проводить летние каникулы вплоть до окончания школы. До этого я был у «татарских» бабушки и дедушки лишь раз в возрасте трёх лет и практически ничего не помнил из той поездки.
По большому счету, ничего удивительного тогда не произошло. Азнакаево к тому времени уже давно имел статус города, пусть небольшого и провинциального. Да и возможностей для развлечения школьника-каникуляра хватало: библиотеки, кинотеатр, бассейн. Однако именно в этом городке впервые в жизни я испытал сильнейший эмоциональный шок. По прибытии в Азнакаево, добравшись до дома бабушки с дедушкой, мы постучали в массивную деревянную дверь. Вышла бабушка и приветствовала нас длинной фразой, в которой я не смог разобрать ни слова. Я удивленно посмотрел на маму, та ответила такой же абракадаброй, после чего сказала: «Саша, пошли в дом!» и продолжила разговор на незнакомой тарабарщине.
Впервые в жизни я столкнулся с тем фактом, что люди говорят на разных языках. Самое обидное для меня было то, что все, абсолютно все вокруг говорили на этом языке. Мама общалась со своими родителями, не вставляя ни одного русского или просто похожего слова. И это было лишь начало. Дети на улице пытались говорить со мной по-татарски, в магазине первый вопрос всегда был по-татарски, в русской библиотеке, куда я пришел записываться, меня тут же спросили «Фамилияң ничек?».
Разумеется, ответить можно было и без знаний татарского языка. Однако после ответа «Галкин», что уже само по себе должно было говорить о моей национальной принадлежности, в трех случаях из четырех я слышал «Крәшен микәнни?». Тогда я не знал, что «кряшенами» называли татар, насильно крещенных в православие Иваном Грозным после взятия Казани и получивших русские имена и фамилии. Похоже, ответа «Я русский» как и того, что я стал давать спустя несколько лет, когда выучил татарский – «Юк, мин Казан татары», тогда никто не ждал.
Мир, который ранее полностью воспринимался мной через основной родной язык, раскололся в одночасье на два мира, между которыми постоянно требовалось наводить мосты. Татарский стал первым иностранным языком, который я учил самостоятельно, составляя для себя грамматику и словарь. Никакого учебного пособия под рукой у меня не было, зато рядом всегда были родственники и знакомые бабушки, в достаточной мере говорившие по-русски, чтобы понять мои вопросы и попытаться на них ответить. Прочитав через несколько лет книжку про Робинзона Крузо, я невольно подметил параллели между становлением контакта ее заглавного героя с Пятницей и моим подходом к изучению языка.
Действительно, найти какое-либо достойное пособие по изучению татарского языка как неродного в то время было сложно. Всё, что удалось обнаружить в библиотеке, было рассчитано на татароговорящих детей: Алифба («Азбука») и книги для чтения на татарском языке для школьников разных классов. В этих книгах отсутствовала систематизация грамматики и синтаксиса, а содержание ограничивалось изучением букв и простыми стишками и рассказами. Этот «плавный» переход, осуществляемый в школе учителями татарского языка, казался мне непреодолимой бездной.
Почувствовав, что двигаться надо в нескольких направлениях одновременно: расширение словарного запаса и пополнение знаний о грамматике, я составил список всех предметов, что попались мне на глаза во время осмотра моей комнаты, зала и кухни, где бабушка проводила большую часть времени. Список получился довольно приличный (порядка 400 слов) и содержал в основном названия предметов быта. Дня три-четыре ушло на перевод списка на татарский язык, при этом я понял, что бабушка - отнюдь не лучший переводчик. Например, «чеснок», по её мнению, по-татарски назывался «чеснок», пока случайно зашедший на кухню дедушка не возмутился «А сарымсак синеңчә нәрсә ул?». (А что такое, по-твоему, сарымсак?)
С составлением словаря были свои сложности, но путём наводящих вопросов можно было выяснить нужное слово и его возможные значения. С грамматикой же все оказалось намного запутаннее. Одна из первых фраз, которую я попросил перевести, была фраза «я хочу кушать». Я пояснил, что мне нужен максимально дословный правильный перевод, поскольку уже начинал подозревать, что простым предложениям порой соответствуют самые неожиданные конструкции. Бабушкин перевод звучал подходяще: «минем ашыйсым килә». Три слова переводились тремя словами, но в итоге получалась странная фраза с точки зрения грамматики русского языка. Дословно она означала «мой кушаю идёт». При этом слово «кушаю» употреблялось в довольно странной форме, отличавшейся от всех известных мне грамматических форм суффиксом «ас» (ашыйСым), так как «кушаю» звучит как «ашыйм». Несмотря на мои настойчивые вопросы, никто не мог объяснить, что означает «ашыйсым», почему вместо «я» говорят «моею», а третье слово – глагол «приходить» - стоит в третьем лице настоящего времени. Пришлось просто внести в свою записную книжку как «модель выражения пожелания чего-либо».
Кроме трудностей с непривычными грамматическими конструкциями, я столкнулся с тем, что разные люди по-разному переводили самые элементарные фразы. Освоив с бабушкой прошедшее время на примере глагола «приходить»: «ул килде» - «он пришел», я с удивлением услышал от тёти «ул килгән» - так, по ее мнению, звучало было бы «он пришел». При этом я получил от обеих – тёти и бабушки – короткое, но совершенно бесполезное для себя объяснение: «иногда правильно одно, иногда другое, в зависимости от того, что хочешь сказать». Стараясь нащупать, «что хочу сказать», я просил переводить мне десятки фраз с «он пришел», но так и не смог уловить принципа употребления разных форм. Более того, версии бабушки и тёти немного отличались друг от друга, что обе признавали: «тут можно и так, и так, смотря, как оно было». Судить, «как оно было», я не мог. Впервые я столкнулся с грамматическими элементами, которые отсутствовали в моем родном языке. Разумеется, в девять лет я этого не знал, поэтому просто выучил наизусть некоторые фразы. Чувство нужной формы глагола выработалось чуть позже.
Отмечу, что кроме сильной мотивации выучить «свой, все-таки, родной язык» возможностей для практики устного перевода у меня предостаточно. Бабушка Мушвика Мусагитовна, закончившая среднюю школу на татарском и получившая «пятёрку» по русскому языку, так и не освоила его в полной мере. Прекрасно говоря на огромном количестве тюркских языков, она порой не могла понять героев любимых сериалов. С продавцами на рынке, не понимавшими по-русски, она говорила исключительно по-татарски, обращаясь ко мне, если хотела поторговаться. Бабушка предпочитала говорить по-татарски и со своими русскими зятьями и невесткой. В роли «толмача», как правило, выступал я, не самый качественный переводчик, но всегда преисполненный энтузиазма «что-нибудь перевести».
Перевод для меня сразу стал чем-то большим, чем статичная замена одних слов другими. Точнее, такой заменой он для меня никогда и не был. С самых первых контактов с миром татарского языка я понял, что этого не достаточно. Я наслаждался каждым шагом процесса перевода: анализом исходной фразы, разбивкой её на синтаксические «строительные плиты», которые далее крошил до мельчайших «кирпичиков» – отдельных семантических групп. Я будто рисовал детальный чертёж здания, стоящего передо мной, построенного в своеобразном архитектурном стиле, и тут же возводил его рядом с соблюдением всех норм и положений нового стиля. При этом здание могло превратиться из трехэтажного в двухэтажное, несколько изменить цвет или абрис. Я был уверен, что человек, знакомый с этим архитектурным стилем, воспримет его как обычную, типичную для данной цели постройку, виденную им не раз, и опишет её теми же словами, которыми бы описали его строители.
Процесс «построения чертежа» и «возведения зданий в другом стиле» настолько захватил меня, что переводов бесед во время чаепития за столом или разговоров во время походов в магазин уже было не достаточно. Я начал переводить простые тексты. Через несколько дней я переводил свои же переводы на язык оригинала, сравнивания и анализируя фрагменты, где возникали расхождения, стараясь понять их причину. Такая практика довольно быстро привела к освоению нескольких схем перевода с татарского на русский, причем некоторые из них я довел до автоматизма.
***
А сбор всякой всячины до сабантуя вроде как тоже практикуется. Во всяком случае у нас было пару лет назад точно.