Рафаэль Мустафин
Засекреченные страницы
Не верь, дорогая…
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Изменник он! Родину предал», –
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят меня.
Я взял автомат и пошёл воевать
В бой за тебя и за Родину-мать.
Тебе изменить? И отчизне своей?
Да что же останется в жизни моей?
Муса ДЖАЛИЛЬ. Не верь. 1943.
Перевод И. Френкеля
Роясь в закрытых некогда архивах, встречаясь с участниками Великой Отечественной войны, совершая поездки по местам, связанным с подвигом Джалиля, я многократно убеждался: в судьбе поэта явно участвовали две силы – чёрная и белая. С одной стороны, неверие, подозрительность, страх за собственную шкуру, а то и элементарная мелкая зависть. С другой – готовность помочь, вера в победу добра и справедливости, иной раз – полное самопожертвование.
Бывший военнопленный Габбас Шарипов вынес из тюрьмы первую Моабитскую тетрадь Мусы Джалиля. И поплатился за это десятью годами заключения в бериевских лагерях.
Другой наш соотечественник, Нигмат Терегулов, специально приехал из Уфы в Казань, чтобы передать эту тетрадку в Союз писателей Татарстана. Был арестован, получил срок и погиб в тех же лагерях.
Бельгийский патриот Андре Тиммерманс с немалым риском для себя вынес из Моабитской тюрьмы вторую тетрадь поэта. После войны он долго болел, лежал в больнице. Но попросил друга передать эту тетрадку в советское консульство в Брюсселе. По его словам, он тогда даже не знал, выживет ли. Но счёл своим человеческим долгом выполнить последнюю волю поэта.
Бывшего военнопленного из киргизского города Ош Рушата Хисамутдинова, также арестованного после войны, не раз допрашивали в подвалах Чёрного озера (там находится казанский КГБ - Элион.). Расспрашивали и о Джалиле. И каждый раз он отвечал, что Джалиль – поэт-патриот, член подпольной антифашистской группы. И умер – как герой. Его прерывали, не давали договорить, били, орали на него, что Джалиль – предатель, изменник Родины. А он повторял своё и следил, чтобы в протокол заносили его показания без искажений…
Немалую роль в реабилитации Мусы Джалиля сыграл и его друг, писатель Гази Кашшаф. Когда на поэта упала чёрная тень подозрения, он не сидел сложа руки. Но об этом – чуть дальше.
Вот эта то скрытая, то явная борьба чёрного с белым наглядно прослеживается и в тех фактах, которые всплыли наружу совсем недавно.
Известный татарский историк, профессор Булат Султанбеков, роясь в архивах партийных органов середины 50-х годов, наткнулся на весьма любопытный документ. Это было письмо-кляуза одного майора КГБ (тогда ещё МГБ), уволенного по сокращению штатов. После смерти Сталина и расстрела Берии в связи с перетряхиванием «компетентных» органов сокращение коснулось многих. Недовольный этим обстоятельством, отставной майор обратился с жалобой в самую высшую инстанцию – ЦК КПСС.
Жалобщик занимался в основном самореабилитацией и сведением счётов со своими начальниками. Среди прочих доводов был в его письме и такой: мол, руководители органов госбезопасности не придали должного значения материалам о поэте-герое Мусе Джалиле, поступившим к ним ещё в первые послевоенные годы.
Он имел в виду тетрадки с моабитскими стихами Мусы Джалиля, переданными в МГБ ТАССР в 1946 и 1947 годах, а также многочисленные показания свидетелей, бывших военнопленных.
В течение почти всего 1955 года шло тщательное разбирательство этой жалобы. В ответ на запрос из ЦК КПСС заместитель председателя МГБ ТАССР Кузнецов довольно полно излагает историю, связанную вначале с обвинением, а потом реабилитацией Мусы Джалиля.
Выяснилось, что ещё в феврале 1946 года бывший военнопленный Я. Шамбазов дал показания, что Муса Джалиль остался жив и скрывается на нелегальном положении где-то в Западной Германии. На основании этого показания четвёртый отдел МГБ СССР 18 ноября 1946 года завёл разыскное дело на Залилова Мусу Мустафовича (Мусу Джалиля). Он обвинялся в измене Родине, пособничестве врагу и других смертных грехах. К розыску «опасного преступника» была подключена широко разветвлённая агентурная сеть.
Много позднее, когда открылся доступ в архивы КГБ, я выяснил, что одновременно с этим свидетельством, а порою и намного раньше свидетельские показания прямо противоположного характера дали такие бывшие военнопленные, как Рушат Хисамутдинов, Назиф Надеев, Фатыхов, Гилязеев, и др. Все они в один голос утверждали, что Джалиль вёл в Германии подпольную работу, агитировал за переход созданных немцами так называемых восточных легионов на сторону Красной армии, был арестован фашистами и казнён.
Но «компетентные органы», озабоченные поиском «врагов народа», не придали этим показаниям никакого значения. А вот за явную клевету ухватились двумя руками. Я говорю «клевету», потому что не только ознакомился с показаниями этого Шамбазова, но и встретился с ним лично. В конце 70-х – начале 80-х годов он был ещё жив, жил в посёлке Саки в Крыму.
Выяснилось, что Явдат (так по паспорту) Шамбазов действительно был знаком с Мусой Джалилем, несколько раз встречался с поэтом в Берлине и лагере Едлино в Польше, где располагались части татарского легиона. В конце войны он работал батраком в имении одного немецкого бауэра. О Джалиле судил только по доходившим до него противоречивым слухам. Уверяет, что прошёл слух, будто Муса жив и бежал на Запад. По его словам, он и в показаниях своих не раз повторял, что это был именно слух, причём были и другие, противоположные вести. Но этого оказалось достаточно, чтобы завести дело об «измене Родине».
Впрочем, чекистов в какой-то мере можно понять. Все, кто видел Джалиля в Германии, в один голос заявляли, что он одно время находился на свободе. Разгуливал по Берлину в гражданском костюме, без всякого конвоя. Встречался с татарскими эмигрантами и руководителями комитета «Идель-Урал». Одно время даже жил в доме главы татарского комитета Шафи Алмаса, которого немцы прочили в «президенты» будущего «независимого» государства Идель-Урал. Отсюда делался вывод, что он верой и правдой служил немцам. О подпольной же деятельности поэта знали немногие…
Становится понятным, почему вдову поэта Амину Джалиль регулярно вызывали на Лубянку, заставляли вечера напролёт стоять в коридоре. А у неё дома оставалась пятилетняя Чулпан – одна, в холодной полутёмной комнате с нетопленой печью. По словам А. Джалиль, у неё допытывались: нет ли каких-нибудь вестей от мужа? Кто к ним приходил и зачем? О чём говорили? Если она забывала о чём-то сказать, её поправляли и строго предупреждали. Из этого она сделала вывод, что за их домом установлена слежка.
Между тем разыскное дело Джалиля продолжало своё медленное, но неуклонное движение по инстанциям. 5 апреля 1947 года имена татарских писателей Мусы Джалиля и Абдуллы Алиша были включены четвёртым управлением МГБ СССР в список особо опасных преступников, подозреваемых по целому ряду политических статей. Список этот разослали по всей агентурной сети, в том числе и за рубежом.
Судя по документу, обнаруженному Б. Султанбековым, чекисты Татарии искали «преступников» сами и регулярно запрашивали Центр о ходе расследования. Так, 7 сентября 1948 года в ответ на запрос из Казани пришло сообщение Центра, что «Залилов в 1945 году ушёл в Западную зону Германии». При этом ссылка делалась на данные старшего уполномоченного МГБ по Германии.
В те же годы своё параллельное расследование проводил и друг поэта, критик и литературовед Гази Кашшаф. Тот самый, которому в одном из последних писем с фронта Джалиль завещал сбор и публикацию всего своего литературного наследия. Г. Кашшаф встречался с бывшими военнопленными, записывал их показания и скреплял их личной подписью. Все свидетели были единодушны в одном: поэт вёл подпольную работу против немцев, позднее был арестован и казнён в берлинской тюрьме.
Когда таких показаний набралась целая папка, Г. Кашшаф обратился к тогдашнему первому секретарю Татарского обкома КПСС З. Муратову с просьбой лично разобраться с делом М. Джалиля и его товарищей. З. Муратов, ознакомившись с материалами, поддержал ходатайство Г. Кашшафа и передал папку в МГБ. Дело кончилось тем, что Г. Кашшафа вызвали на Чёрное озеро и сделали строгое внушение. Кто, мол, дал вам право подменять компетентные органы? (Об этом мне по большому секрету рассказывал сам Г. Кашшаф.)
И всё же его отчаянная попытка не пропала даром. На Чёрном озере тоже не дураки сидели. Понимали, что на Мусу Джалиля возвели напраслину. Но по законам служебной иерархии они не могли и шагу сделать без разрешения Центра.
Дело в том, что в органы безопасности поступали сведения о героическом подвиге поэта и по их собственным каналам.
Так, резидент советской разведки в Италии Н.М. Горшков, по его словам, ещё в ходе войны получил сведения о том, что в Берлине действует подпольная организация, во главе которой стоит татарский поэт Муса Джалиль. Н.М. Горшков – казанец, выпускник КАИ, поэтому он знал о поэте ещё до войны, читал его произведения. На свой страх и риск резидент послал своего человека через линию фронта, чтобы связаться с подпольщиками и дать им необходимые инструкции. Но подпольщиков к этому времени уже арестовали.
В январе 1946 года в руки Н.М. Горшкова попала третья Моабитская тетрадь, которую принёс в советское посольство в Риме турецкий подданный, этнический татарин Казим Миршан. Посольство переслало тетрадку в Москву, где её передали в «компетентные органы». Здесь следы третьей тетради затерялись. Она до сих пор не найдена.
Таким образом, в органы поступала самая противоречивая информация. Именно этим и объясняются непонятные на первый взгляд шарахания из крайности в крайность при оценке личности М. Джалиля. Амина-ханум рассказывает, что её то принимали подчёркнуто уважительно, как жену погибшего поэта-фронтовика, то буквально выгоняли из Союза писателей, как жену изменника Родины. То собирались издавать книги М. Джалиля, то выбрасывали имя автора либретто из афиш оперы «Алтынчеч». А когда по радио передавали песни на его стихи, диктор объявлял: «Слова народные…»
Примерно то же самое происходило и с другом поэта, композитором Назибом Жигановым. То ему позволяли развернуть работу по подготовке оперы «Поэт», прототипом главного героя которой был Муса Джалиль, то запрещали постановку вполне готового спектакля.
Вот в такой противоречивой обстановке группа писателей Татарии вновь обратилась к секретарю обкома З. Муратову. А он, в свою очередь, передал их запрос в Комитет государственной безопасности. И не просто передал, а убедительно просил разобраться наконец в непростом деле. А с партийными органами в то время считались.
И тогда за это дело взялся один из руководителей МГБ республики генерал Д. Токарев. Лично ознакомившись с делом Джалиля, он признал правоту татарских писателей и в мае 1949 года послал новый запрос в Москву. В нём он выражает сомнение в данных резидента МГБ по Германии и сообщает, что в Казани накопилось много материала противоположного характера. Другими словами, с подачи З. Муратова он прямо хлопочет о реабилитации Мусы Джалиля и его боевых товарищей.
Именно он, генерал Д. Токарев, добился полной реабилитации М. Джалиля. Правда, не сразу. Ответ из Москвы был кратким и категоричным: «Уход Джалиля на Запад подтверждён, и разыскное дело остаётся в работе». (Цитирую по докладной записке Кузнецова.)
Судя по всему, генерал Д. Токарев не успокоился на этом и послал в Москву копии свидетельских показаний о гибели Джалиля. Тем более что с такой просьбой к нему вновь обратился З. Муратов. Центр долго молчит. Наконец, из Центра приходит ответ, суть которого выражена в словах: «В связи с гибелью разыскиваемого в 1944 году оперативное разыскное дело на него прекращено». Почти сразу же, в начале августа 1952 года, Д. Токарев пишет докладную на имя З. Муратова, в которой извещает, что никаких претензий, сомнений или подозрений к М. Джалилю у органов нет.
А ведь тогда ещё жив был «великий вождь и учитель» И.В. Сталин, а Л.П. Берия по-прежнему курировал органы безопасности (хотя министром госбезопасности был новый человек – С. Игнатьев). Это была практическая реабилитация М. Джалиля, А. Алиша и других подпольщиков. Таковы факты, подробно изложенные в докладной записке на имя ЦК КПСС.
И всё же… Внешних препятствий уже не было. Но оставалась инерция, успевшая набрать немалые обороты. Оставался провинциальный страх многократно пуганой вороны: как бы чего не вышло? Поэтому до самой смерти Сталина имя Джалиля в Татарстане по-прежнему оставалось под запретом.
Первой нарушила заговор молчания «Литературная газета», опубликовавшая 25 апреля 1953 года первую подборку моабитских стихов М. Джалиля.
Об истории этой публикации Константин Симонов рассказывал мне при личной встрече в середине 70-х годов прошлого века. По его словам, подстрочники стихов М. Джалиля он увидел в конце 40-х годов. Заинтересовавшись, он ознакомился со сложной, противоречивой и полной драматизма судьбой поэта. К. Симонов знал, конечно, и о подозрениях органов, и о грязных сплетнях вокруг имени Джалиля. Но полагал, что сами стихи лучше всяких доводов отметают эти подозрения. «В жизни можно солгать, в песнях – никогда».
Было решено опубликовать подборку моабитских стихов М. Джалиля в журнале «Новый мир», главным редактором которого был сам К. Симонов. Переводы по подстрочникам сделал поэт-переводчик Илья Френкель. Переводы К. Симонову понравились – они до сих пор публикуются в сборниках М. Джалиля.
К. Симонов написал небольшое предисловие, подготовил подборку к печати. Но в самый последний момент главлит снял её. К. Симонов, по его словам, лично обращался в МГБ, но безуспешно.
После смерти Сталина К. Симонов, работавший к тому времени главным редактором «Литературной газеты», решил повторить попытку. Предварительно, конечно, проконсультировался с «компетентными органами» и узнал, что все подозрения с Джалиля сняты. Вот так эта подборка и увидела свет.
По словам А. Джалиль, в ночь на 24 апреля 1953 года ей приснился вещий сон: Муса весь в белом, улыбающийся, весёлый, с караваем белого хлеба в руках. А белый хлеб по татарскому поверью означает благую весть. До этого он ей тоже часто снился, но всегда в чёрном, мрачный, подавленный. Она рассказала об этом сне дочери Чулпан и весь день ходила с предчувствием какой-то радостной вести. А под вечер ей позвонили из «Литературной газеты»: «Читайте завтрашний номер, публикуем материал о Джалиле и его стихи».Наутро они с Чулпан обежали все газетные киоски, накупили кипу газет. Читали, радовались. И плакали, плакали.
С этого и началось триумфальное возвращение творчества Мусы Джалиля.
Правда, предстояло ещё немало сделать, чтобы прояснить судьбу поэта, выяснить детали деятельности подпольной организации, окончательно снять с джалиловцев клеймо предателей. Но это уже отдельная тема.
*****
